Мне информацию тоже дает. Не всю, конечно, но вполне достаточно. Причем формулировки короткие, точные и очень емкие. В общем, через эти три часа и ему, и мне ситуация в общих чертах понятна. И не сказать, что очень нравится…
— А ведь хреново, Ефим Осипович, дела обстоят. Очень хреново.
— Да боюсь, Лаврентий Павлович, еще хреновей.
А что еще можно сказать? Разве пару совсем уж неприличных эпитетов добавить.
— Что ж вы так неосмотрительно. Капиталист, гражданство израильское есть, личная армия в сто человек. Могли ведь на границе назад повернуть. Кто бы вам помешал… — ровным голосом говорит, и лицо серьезное донельзя, а в глазах бесенята скачут. Вот и пойми, шутит нарком или как? — А вы? Прямым ходом к классовым врагам, в руки, как там у вас говорят, «кровавой гэбни»? Добровольно. И так спешили, что сопровождающие от вашей езды до сих пор в себя прийти не могут… Да еще в обреченную страну…
— Не подумал, Лаврентий Павлович, — отвечаю делано сокрушенным тоном. — Как-то даже мысль такая в голову не пришла. На инстинктах. А чтобы понять, откуда инстинкты, мне самому надо серьезно подумать. Не занимался я этим, не до того как-то. А насчет обреченной…
— Ну, это мы еще посмотрим, — заканчиваем хором и хищно улыбаемся друг другу. Голос Берии становится жестким, он весь подбирается.
После короткой паузы разговор возобновляется.
— Вот что, Ефим Осипович, насколько вы устали? Еще часов несколько выдержите?
— Должен. От самого Минска в машине спал.
— Тогда подождите немного в приемной. Возможно, нам придется сейчас съездить в одно место. И подумайте, пожалуйста, какие действия вы можете нам посоветовать. Все-таки окружающий мир вы знаете очень неплохо. Лучше меня точно. И что можете сделать лично вы.
Акцента, кстати, у него вообще нет…
г. Батуми, порт.
Кахабер Вашакидзе, старший лейтенант ПВ НКВД.
Каха поднимался по трапу на паром. Четыре дня прошло, как он въехал на него таким же пассажиром. И всего несколько часов назад сошел под сочувственные взгляды попутчиков. Не то арестованный, не то задержанный, то ли преступник, то ли защитник общественных интересов.
Сегодня вернулся. В новой форме. Новой не по состоянию материала, предыдущие хозяева успели поносить и гимнастерку, и галифе. Новой по самой своей сути.
Возвращение потерянного попутчика большинством было встречено с огромным энтузиазмом. Никого вызывать на палубу не пришлось, его мгновенно обступила толпа. Со всех сторон посыпались вопросы: что на берегу, обошлось ли, какие последствия. На большую их часть отвечало само его возвращение, но люди страшно любят, когда даже очевидные вещи озвучиваются вслух.
— Арамишайс, — отвечал Каха, пожимая очередную руку. — Сейчас все соберутся и расскажу.
Наконец первая волна возбуждения, вызванная его появлением, схлынула. Вашакидзе забрался на вторую ступеньку трапа, чтобы его было видно всем, и сказал:
— Чэмо батонэбо да калбатогэбо! Начнем с того, что выступавший перед нами переводчик нагло врал, пользуясь тем, что сопровождающие его пограничники не знают языка. Поэтому прошу не принимать его слова всерьез. Лучшим опровержением его тезисов является то, что он сам в настоящий момент не валяется с отбитыми почками в подвалах «кровавой гэбни», а сидит во вполне комфортабельной камере, пока товарищи из НКВД разбираются, было его выступление здесь просто глупостью или целенаправленным вредительством.
— Какая разница? — спросила та самая, похожая на актрису женщина.
— Нам никакой, — ответил Кахабер. — Я бы ему еще разок врезал. Но законы СССР предусматривают разное наказание за эти преступления, и, в отличие от мнения самого подозреваемого, следователи этим законам следуют.
— Ну и проклятье на его голову! — сказал средних лет мужик, несмотря на жару, затянутый в кожаную куртку. — Ты мне ответь, для нас что будет?
— Для нас будет так. — Каха поднапрягся, начиналось самое важное. — Никто никого никуда насильно тащить не будет. Паром задержится здесь на несколько дней. Потом пойдет обратно. Все желающие смогут на нем уехать. Рейс будет выполнен за счет СССР, оплачивать проезд не надо.
— Это правда? — поинтересовалась женщина с собакой.
— Нагдат! — заверил Каха. — Эти несколько дней нужны для того, чтобы подготовить для тех, кто захочет остаться, подходящие помещения. Для предков перенос — такая же неожиданность, как и для нас. Заодно у всех будет время подумать, как и где жить дальше. Пока готовится жилье, придется жить на пароме, каюты здесь достаточно комфортабельные.
— А чем нас будут кормить? — тут же влезла толстуха. — Дадут какую-нибудь бурду, которую и свиньи есть не станут!
— Свиньи? Нет, свиньи точно станут, — задумчиво произнес Вашакидзе и картинно развел руками. — Харчо и хинкали вас устроят? А борщ и гречневая каша?
Настроение женщины мгновенно улучшилось:
— Ну, неплохо бы еще какой-нибудь экзотики… — игриво протянула она.
— Звиняйте, ненько, бананив у нас немае… — под дружный хохот по-украински ответил Кахабар, попутно обратив внимание, что толстушка смеется чуть ли не громче всех. Подошла шутка под настроение. Смех окончательно разрядил напряжение, надо было брать быка за рога.
— Еще о справедливости и несправедливости. Я был старшим лейтенантом пограничной полиции Грузии. Вы все видели, как проходила моя первая встреча с товарищами из прошлого. Несмотря на это, им хватило четырех часов, чтобы разобраться в произошедшем и раздать всем сестрам по серьгам. Теперь я советский пограничник в том же звании. Почему я приехал не четыре часа назад? Изучал перспективы, которые предоставляет СССР.
— Хо да? — спросил «кожаный». — И?
— У каждого из нас есть два выхода…
— Два выхода есть всегда. Даже если тебя съели, — выкрикнул молодой парень в широченной бесформенной рубахе навыпуск, столь же широких шортах и шлепках на босу ногу.
— Слушай, это да! — подтвердил Каха. — В данном случае можно остаться в СССР или уехать в другую страну. С другими странами все зависит от ваших личных возможностей. Только не забудьте, что все деньги, бывшие в грузинских банках и на их карточках, пропали. То же самое с российскими и украинскими банками. Рассчитывать можно только на средства в западных банках и то, что с собой. Включая вещи. Если «там» у вас что-то есть, устроитесь комфортней, чем в Союзе. Здесь пока ни Интернета, ни мобильников, ни кондиционеров. Если окажетесь на Западе нищими — сами понимаете…
— А здесь? — спросила «артистка».
