Для дела бывает даже полезнее, когда с высунутыми языками бегают подчиненные, а начальник координирует их беготню, не покидая рабочего кабинета в своем особняке. Но таких подчиненных надо растить самому: присматриваться к человеческой рассаде, отбирать умных, деятельных, минимально порядочных и притом верных, вербовать их в свою команду, учить, заставлять сворачивать горы, перетаскивать вслед за собой из одного места в другое, ну и продвигать по службе, разумеется, ибо личная преданность людишек почти всегда основана на ожидаемой выгоде. Один в поле не воин, сколь бы способен он ни был. Всякий знает, что пробиться наверх в команде стократ легче, чем в одиночку.
Царапко же был чужой – из министерской клики. Чомгин, правда, быстро удостоверился, что на обер-полицмейстерское место сыскарь не метит, хотя карьерист, похоже, отменный. Но карьерист по своей части, по сыскной. Работал он прекрасно, распутывая подчас сложнейшие криминальные загадки, интриг сторонился, на провокационные контакты не шел, демонстрировал полную лояльность, а по службе был чудо как хорош – и все же на посту начальника московской сыскной полиции князь предпочел бы видеть другого человека. Какого бы то ни было, но своего.
В этом Акакий Фразибулович никогда не сомневался, как не сомневался и в том, что попыток сместить его с должности Чомгин не оставит. Здоровый карьеризм и тренированный ум велели Царапко ждать удобного случая, не подставляясь под удар и набирая очки. А там можно будет и намекнуть князю, коли сам не догадается, что убрать неугодного человека с глаз долой можно не только вниз, но и наверх.
Почему бы нет? Акакий Фразибулович был кем угодно, только не скромником. Москва становилась ему тесновата. Не то чтобы он уже уперся в предел даваемых ею возможностей, но он увидел его вдалеке – и этого оказалось достаточно, чтобы лишить Царапко счастья и душевного покоя.
К тому же имелись основания подозревать, что пост начальника всероссийской сыскной полиции в скором времени окажется вакантным.
Лакомый кусочек! Должность, соответствующая чину тайного советника, жалованье не в пример выше, неподотчетные суммы, но главное – непаханое поле работы! Внедрение в криминалистику новейших научных методов, создание сети лабораторий, организация сыскного дела во всех губерниях империи по примеру Москвы и Санкт-Петербурга. Подбор людей на ключевые посты. Личное – по желанию – участие в расследовании важнейших дел. Полный карт-бланш на многое и многое, поскольку министр и товарищ министра ни уха ни рыла в сыске и оба знают это… Небесполезная, деятельная, увлекательная жизнь – вот что такое этот пост.
Кто займет его? Чинуша, съевший не одну собаку в карьерной грызне и способный лишь изображать видимость работы, или настоящий профессионал? Без ложной скромности Акакий Фразибулович считал себя лучшим криминалистом Российской империи.
Были коллеги, способности которых он уважал. Хорошо работал и уже успел прославиться Филин из Петербурга, ученик легендарного Путивлина. Очень неплох, надо признать, был Лопухин из Третьего отделения, хотя кто же ему там даст стать чистым сыскарем? Да и сам не захочет…
Главное – ни Филин, ни Лопухин не были для Царапко конкурентами в борьбе за вожделенный пост. Рассеянно катя по Тверской в сторону Садовой, Акакий Фразибулович даже пожалел о несостоявшемся альянсе с Третьим отделением в деле о мраксистских «эксах». Мог бы выйти толк. Но увы – не склеилось. Барона Герца пришлось отпустить. Еще хуже, что он ушел от негласного наблюдения. Оплатил счет за нумер у Сичкина, аккуратнейше выплатил штраф за дебош – и оторвался. Просто-напросто спрыгнул с извозчичьей пролетки и ушел дворами. Ищи-свищи его теперь. А совместно с Лопухиным да с возможностями Третьего отделения можно было бы рассчитывать на успех…
Но бессмысленно жалеть об упущенных возможностях, надо глядеть вперед.
Тверская, как обычно, была запружена экипажами. Нестерпимо кричали мальчишки-газетчики, размахивая своим товаром, и чуть под копыта не лезли. Пугая лошадей утробным воем и дребезжащими звонками, сердито катил электрический трамвай. В потоке пешеходов на тротуаре наметанный глаз сыщика моментально выявлял провинциалов. Вот этот. И этот. А вон тот и подавно – ишь как вылупился на самоходную электрическую машину! Рот закрой, дурень.
Самодовольные и безалаберные москвичи, успевшие привыкнуть к недавно обретенной городом диковине, поглядывали на сердитый механизм снисходительно, едва ли не зевая напоказ: тоже, мол, редкость! Видали, мол. Гости из столицы отличались большей сдержанностью в проявлении чувств.
Впрочем, чепуха… Элементарное упражнение на наблюдательность для агентов первого года службы…
Не доехав до Садовой, казенная пролетка гения сыска повернула налево и, ловко проскочив между встречными экипажами, нырнула в Благовещенский. Оттуда в Трехпрудный и почти сразу в Большой Козихинский. Здесь Царапко велел кучеру осадить лошадку и не вертеть головой. Сам же сунул в рот папиросу и сделал вид, будто пытается раскурить ее на ветру. Какими тайными закоулками в тесный переулок, со всех сторон стиснутый домами, сумел пробраться ветер, оставалось гадать, но спички у незадачливого курильщика все время гасли. Пришлось ему сидеть вполоборота, заслоняя собой папироску от шалостей Борея или, может быть, Зефира. При этом левый глаз Акакия Фразибуловича внимательно наблюдал за въездом в Большой Козихинский.
Через минуту Царапко отшвырнул папиросу и велел трогать. «Хвоста» не было. Строго говоря, его наличие представлялось маловероятным, но перестраховаться – ей-ей – стоило. С князем Чомгиным шутки плохи.
«Но кто говорит о шутках? – спросил себя Царапко. – Нет, ваше превосходительство, шутить с вами я не стану, даже не надейтесь. Тут дело нешуточное».
Далее путь Акакия Фразибуловича лежал через Большой Палашевский и Сытинский переулки на Большую Бронную. Здесь Царапко остановил возницу, приказав ждать, и скрылся во дворе безобразного на вид доходного дома. Быстро пройдя два двора, он уверенно направился к черному подъезду большого шестиэтажного здания, быстро оглянулся напоследок и исчез за дверью.
Через минуту дверь обыкновенной наемной квартиры на шестом этаже открылась на условный стук и впустила гостя. Встретил его молодой белобрысый человек с золотой фиксой и невинными голубыми глазами – бывший вор Семен Тужилин по кличке Тузик, поклявшийся на следствии начать новую жизнь и уже полгода работавший на Царапко в благодарность за избавление от каторги. Дело там было скверное – с убийством. Убедившись, однако, что Тузик лишь взломал замок, получив за работу десятку, а в квартиру даже не входил, но главное, убедившись в неудержимой тяге подследственного ко всяческим механизмам, не обязательно замковым, Царапко сумел выгородить полезного человека. Само собой, не даром.
Поначалу Сеня Тузик ужасно переживал, что служить ему приходится в легавых, и твердил, что дружки его обязательно на нож поставят, но мало-помалу победил свои нервические порывы. Служил он внештатно. Царапко приплачивал ему аккордно из скудных неподотчетных сумм, а иногда из собственного жалованья, если дело того стоило. Со временем, отнюдь не скоро, он намеревался представить Тузика на классный чин.
– Ну как? – только и спросил Акакий Фразибулович, нетерпеливо притопывая, пока Сеня затворял за ним дверь. – Много записал?
Тузик молча указал на продолговатый ящик. В нем, сберегаемые от летней жары льдом, набитым в двойные стенки, вертикально стояли в специальных гнездах восковые валики для фонографа с наклейками по торцам. Абракадабра на наклейках напоминала загадочные иероглифы из египетских гробниц.
Ежедневно доставляемый лед создавал в прихожей чудесную прохладу. В гостиной было жарче – чересчур твердый воск не годен для фонографирования. А еще в ней было темно и почти отсутствовала мебель. Два кресла, маленький столик – и все. Не считать же мебелью громоздкий деревянный агрегат, с помощью которого нацеливалась куда надо висящая на блоках предлинная фибровая труба, соединенная со стальной иглой фонографа!
Не сносить бы Царапко головы, если бы в сыскной полиции дознались, куда подевался якобы неисправный фонограф и для каких целей на самом деле снята квартира на углу Большой Бронной и Богословского!
Прекрасно понимая всю опасность игры, Акакий Фразибулович понимал и другое: выбора у него нет. Это и стало решающим аргументом в пользу спасения Сеньки Тузика от участи каторжника, но Сенька о том не знал. Преданных людей много, но кто осмелится пойти против обер-полицмейстера и не выдаст? Уж скорее это сделает бывший вор Семен Тужилин, нежели молодой чиновник с незапятнанной биографией и честными карьерными видами.
Уже несколько дней Тузик не выходил из нанятой квартиры, наблюдая в мощную оптику за окнами обер-полицмейстерского особняка, фиксировал прибытие каждого посетителя и в зависимости от его личности включал или не включал звукозапись. Несмотря на открытое окно, никто не мог проникнуть взором внутрь комнаты. Луч света гас в ней. Газовые рожки никогда не зажигались. Стены, обитые черным фетром, поглощали и свет, и звук, мешая гулять вредному эху. Тузик лично вычернил печной сажей коническую трубу прибора и острил, что осталось вымазать ваксой потолок под беззвездную ночь, а физиономию фонограф-оператора – под арапа из африканской Сенегамбии.
