Из под земли донеслось недовольное утробное рычание, потревоженного зверя. Понятное дело, кому понравится, когда ты спишь сладко, никого не трогая, а тут тебя тормошит кто‑то. Да не просто за плечо, а острым колом в бочину тычет. (А может и в морду, кто его разберет, не видно ведь мишку, так что кол куда угодно прийтись мог.) Тут и без того встанешь не в духе, а после такого подхода, еще и взъяришься не на шутку…
Сугроб зашевелился. Гневное рычание послышалось более явственно. Солдаты отошли было в сторону, сдергивая с плеча фузеи. Но рычание тут же сменилось ворчанием. Сугроб малость шевелится, но вскоре возня затихает. Не иначе как сон уж больно глубок и мишка решил послать всех к лешему, снова умостившись спать. Ну так не за тем сюда столько народу сошлось. Солдаты снова убрали оружие и налегли на жердь…
Снег вздыбился так, словно в глубине сугроба рванула мортирная бомба. Мишка так двинул лесину, что обоих солдат опрокинуло на спины. Петр сделал шаг назад, пытаясь хоть что‑то рассмотреть в снежной взвеси. Бесполезно. Только и увидел, огромную стремительную тень, выметнувшуюся на поверхность. И оглушительный, рев, разъяренного зверя.
На раздумья времени нет. На памяти Петра, мишки столь резво из берлоги не выбегали, а потому он малость замешкался. Гвардейцы то же не стреляют. Нервы на пределе, но помнят, чей первый выстрел. Мишка стрелой бросается на поваленных солдат, безошибочно определив в них возмутителей спокойствия. Еще немного и он доберется до них.
Выстрел! Солдат все же стреляет раньше государя, опасаясь, что зверь вот–вот, доберется до копошащихся в снегу товарищей. Но медведь движется слишком стремительно и хотя он достаточно большой, пуля все же попадет не точно, угодив в лапу. Зверь бросается в сторону обидчика, но тут звучит еще один выстрел.
Зверь очень подвижен. Пуля пущенная Петром, проходит по касательной, прочертив борозду на холке зверя. Мишка, тут же позабыв про всех, оборачивается в сторону нового обидчика. Рядом слышится удар курка, высекающего искру. Резкое, и какое‑то нереально громкое шипение сгоревшего на полке пороха. И… Ничего. Осечка!
Юноша выпускает из рук карабин, и как завороженный смотрит на ярящегося хищника. Утопая в снегу, он несется вперед в снежном облаке. Еще немного и…
— В сторону, малец!
Сильная рука дюжего гвардейца опускается на плечо юноши и одним махом выносит его себе за спину. Предпринять, что‑либо ветеран уже не успевает. У него есть шпага, есть кинжал, пистоли в конце концов, но последняя фора по времени истрачена на то, чтобы отбросить в безопасность императора. Два великана, сошлись грудь в грудь, имея только то, чем наградил их при рождении Господь. Голые руки, против когтей и клыков, сила человека, против дикой, первозданной мощи.
Петр наблюдает за этим, изрядно приложившись спиной о ствол дерева. Но боли не чувствует. Страх? Не–эт, это не страх. Это леденящий ужас! Иначе и не скажешь. И вместе с тем восторг. Обуревающие его чувства вызвали оцепенение. Откуда‑то из далекого далека, доносятся еле различимые крики, на грани паники.
Гвардеец, сумел избежать удара лапой, поднырнув под нее и перехватив медведя подмышкой и за шею. Зверь велик. Но и руки у мужика оказались достаточно длинными, чтобы сцепить кисти. Теперь главное удержать мишку в вертикальном положении, так он менее ловок, чем на четырех лапах. Но зверь и не думает уступать, посылая свое тело вперед и вниз, перебрасывая человека через себя. Руки скользят по лоснящейся шерсти. Мгновение, и вот наглец, осмелившийся бросить ему вызов уже на снегу перед его скалящейся пастью.
Гвардеец успевает вновь сделать хват, крепко обняв животное за шею и вжавшись так. Что медведь не может пустить вход свои клыки. Ему остается только реветь и терзать тело человека своими нешуточными когтями. Сукно не способно предохранить тело и оказать какое‑нибудь сопротивление, оно разом поддается под их напором.
Человек еще сопротивляется, но уже ясно — с этим чудовищем ему не справиться. Все на что еще хватит его сил, это отыграть немного времени. Самую малость. Но кто придет на помощь? Оставшийся на ногах гвардеец, спешно перезаряжает фузею. Из двоих опрокинутых в самом начале, один в беспамятстве. Другой уж поднялся и попытался выстрелить, но извалянное в снегу оружие дало осечку. Сейчас он спешно обновляет подсыпку на полке, и что‑то кричит юноше. Сам Петр, замер в двух шагах от борющихся, не в силах не то чтобы помочь, но даже бежать.
“Страшно, брат? Стра–ашно. Солдат свой долг исполняючи, смерть лютую принимает, а ты и бежать не можешь. Ну, а раз бежать нет сил, тогда иди вперед! Ну же, раскудрить твою в качель! Никто кроме нас!»
Словно пребывая в каком‑то бреду, Петр опустил руки на рукояти пистолей, что находились в кобурах на поясе. Сухо щелкнули курки. Надо же. Вокруг ор стоит, зверь ревет, блажит гвардеец, терзаемый когтями, но все это слышится так, словно уши плотно зажаты ладонями. А вот, как курки взвелись, услышал четко и ясно.
Рывок. Руки замерли с вскинутыми и изготовленными к бою пистолями. Но куда стрелять? Зверь и человек слились в единый клубок и катаются, окутанные снежной взвесью по уже изрядно вытоптанной площадке. Никакой гарантии, что пуля попадет в зверя. Если и попадет, то причинит ли ему серьезную рану, а не оцарапает, как это было в прошлый раз?
Петр делает два стремительных шага и вытянув левую руку упирает ствол в правый бок медведя. Выстрел! Зверь взревел на одной протяжной ноте. И в реве в том поровну, боли, отчаяния и ярости. Бросив терзать свою жертву, он вновь поднимается на задние лапы во весь свой немалый рост, сразу став выше юноши на целую голову. Лапы расставлены в стороны, готовые нанести смертельный удар.
Только бы не осечка! Господи, только не осечка! Правая рука вооруженная вторым и пока еще заряженным пистолем, вытянута навстречу зверю. От обреза ствола до бурой шерсти на груди медведя, расстояние едва ли с ладонь. Удар курка! Искра! Вспышка на затравочной полке! И через бесконечность, резкий хлопок выстрела!
Зверь исторгнув очередной рев, на этот раз полный лишь боли и отчаяния, устало опускается на четыре лапы. Петр едва успел отступить на пару шагов и опустить руку, дабы не быть подмятым огромным зверем. Раненная лапа наконец все же подвела мишку и тот завалился на снег, часто и высоко вздымая бока. Тут же, прозвучало сразу несколько выстрелов, пули с тупым чавканьем входя в тело зверя, каждый раз заставляли его вздрагивать. Но умирающий лесной гигант, словно и не замечая этого, смотрел своим угасающим взором в глаза Петра, в которых уже не было страха. Не было в них ни торжества, ни злости, а только безграничная усталость.
