Дверь избы глухо стукнула за спиной, отсекая помещение от стылой улицы. Холодный воздух все же успел ворваться в помещение, облаком пара. Впрочем, оно тут же истаяло. Ух. Хорошо тут. Тепло и уютно. А главное тихо и покойно. Вот так взял бы и остался в этом селе и чтобы никаких треволнений. Леса вокруг дремучие, дичи видимо невидимо. Ну если уж того зверюгу местный барин за недомерка держит, то выводы сами собой напрашиваются.
Нельзя. Оно ведь как, с одной стороны Господь сподобил из‑за края вернуться, и причина тому быть должна. А в чем она, как не в заботе о народе на царствование которым помазан. Но и долг правителя, это только одна из главных причин, потому как вторая была в том, что юный Петр начинал всякий раз яриться когда его сравнивали с дедом. Внук великого человека. Сын предавшего свою Родину, готового двинуть на Россию иноземные полки. Кто же он сам‑то? С кем его можно сравнить? А ни с кем! Он сам по себе, и делами своими славными еще всем докажет каков он.
Мысли прострелили, в мгновение успев пролететь в голове. У Петра аж дыхание сперло, от охватившей ярости. Что‑то в последнее время, частенько вот так вот случается. Остановившись посреди комнаты, молодой император глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Порой это помогало унять не ко времени разгорячившуюся кровь. Но зато после этого голова становилась ясной и светлой.
Медикус смотрит на него откровенно испугано. Оно и понятно, хуже нет, чем находиться при коронованных особах, столь склонных к перемене настроения. Причем, так часто поминаемая его земляками дикая Московия, тут вовсе ни при чем. Это относится к абсолютно любому монарху, разумеется если он в силе, а не является безвольной марионеткой. Юный Петр долгое время как раз таким и являлся. Но в последнее время…
— Здравия тебе, Иван Лаврентьевич, — быстро успокоившись, произнес Петр, чем вверг Блюментроста в шок.
Немец, пятидесяти четырех лет отроду, лейб–медик, оказавшийся в данной должности еще в бытность Петра Великого, Иван Лаврентьевич Блюментрост имел полное право выражать свое удивление. Он уже и забыл когда в последний раз слышал свое имя от окружающих. Холопы, те все больше барином или благородием, величают. Высокопоставленные чины и офицеры, а с иными с момента заболевания Петра он и не общался, только медикусом и поминали. Он вообще сомневался, что среди эскорта его величества есть хоть один человек, знающий его имя. И тут, услышать такое от Императора!
— Сдрафстфуйте, фаше феличестфо, — все же нашелся Блюментрост с ответом.
— Что удивлен, что я твое имечко ведаю? — Не без довольства поинтересовался Петр.
— Приснаться да, фаше феличестфо.
— Ну и зря. Помнится полгода назад, когда я простыл, тебя так величал другой медикус, Франц, вот только отчество его никто не называл.
— Фы хотите скасать, что сапомнили мое имя с тех пор? У фас просто феноменальная память.
— Это еще что, я так могу удивлять, что только держись. Ладно о том. Как Михаил?
Удивились этому все, но исполосованный когтями медведя гвардеец не только не отдал богу душу, но даже сумел выдержать обратную дорогу до села. Здесь его передали в многоопытные руки медика, тут же начавшего над ним колдовать, задействовав весь свой многолетний опыт. По счастью, больше пострадавших не было, остальные отделались только ушибами, синяками и испугом.
— Состояние тяжелое, фаше феличестфо.
— В беспамятстве?
— Не–эт, он сейчас спит. Сон, покой и регулярные смены пофясок, это для него перфейшее лечение. Более сделать ничего нефосможно. Но он имеет сильный тело, будем надеяться, что фсе обойдется.
— Ты лечи его, Иван Лаврентьевич. Лечи крепко. Он мне жизнь спас.
— Я слышал несколько иное. Это фы ему жиснь спасать.
— Ага, спаситель. Да я так испугался, что позабыл как дышать. А то… Так это с испугу. Бежать не могу, вот и попер вперед, — возбужденно затараторил юноша.
А и то, кому не понравится, когда искренне восхищаются твоим героическим поведением. А уж юноше‑то и подавно. Тут такое начинает твориться, что грудь буквально распирает от переполняющей гордости за себя любимого. И ведь, уж сутки как все вокруг только и поминают его храбрость, заздравные кубки поднимают. Но каждый раз, как услышит, так голова сразу кругом.
Однако, Петр старается всячески выказать свою скромность, не выпячиваться. С умыслом, надо сказать, старается. Потому как видит, что это еще больше раззадоривает окружающих. Не раз и не два, слышал за спиной восхищенный шепот. И ведь точно знал, что не на показ шепчут, а чтобы и впрямь остаться неуслышанными.
— Фы напрасно так скромны, фаше феличестфо.
— Да ладно тебе Иван Лврентьевич… Погоди‑ка. А это кто тут у тебя?
Петр и раньше видел, забившуюся в дальний угол и сидящую на лавке девчушку. Ну и что с того, сидит себе и сидит, никого не трогает. А то что не подскочила и не отвесила земной поклон, так малая еще, лет двенадцати не больше. Оно конечно непорядок, но она скорее всего, так испугалась, что и как дышать позабыла. Крестьяне вообще, по селу ходят как пришибленные, все время озираясь, а ну как царь батюшка, оплошаешь, как бы беды не вышло.
Оно вроде и по людски себя ведет и к старосте с вопросами подходит и с иными разговоры вел, вопросы разные задавал. С Саватеичем вообще чуть не час говорил. Вернее говорил все больше старик, которому уж и счет летам потеряли, а царь молодой внимательно слушал. Но с другой‑то стороны. Эвон барин когда наезжает, так только держись, а если в худом настроении… А тут царь. Понимать надо.
Так вот. На девчушку Петр обратил внимание вовсе не потому что та проявила непочтительность. Ну испугалась, да и бог с ней. А вот очень даже знакомый волдырь на ее руке, встревожил его не на шутку. Уж как выглядит оспенная пустула, он по гроб жизни не забудет, а забудет, так отметины на лице враз напомнят. И вот, нахождение больной оспой, в одном помещении с Михаилом, его как раз и встревожило. Кстати, не разъясни ему Блюментрост, что самому императору оспы теперь бояться нечего, то и за себя грешного испугался бы.
— О–о, это больная дефочка, — с готовностью ответил доктор, словно и не заметив тревоги в голосе императора.
— Оспа?
— Да.
— Больная оспой в одной комнате с раненным, да еще спасшим мою жизнь, — Петр уже явственно начал злиться.
— О–о, фаше феличестфо, она не предстфляет опасности. Это так назыфаемая корофья оспа. Она часто фстречается у крестьян ухажифающих за корофами. Челофек может заразиться только если гной из пустулы попадет хотя бы ф маленькую царапину. Иначе никак. А еще, люди крайне редко умирают от такой оспы. Очень редко.
