– Я с тобой!
– Ну как же! А спать?
– Завтра потом. И не хочу я спать, с чего ты взял! Хочу партизанить всю ночь!
Ну, тут что? Пришлось взять. Вместе пошли. А ночь лунная на Купала, ветерок лёгкий свежий в рубахах шуршит, филин далеко себе охает, хорошо стало быть им идти. Вот Оленьку ни с того любопытство и разобрало.
– Тять, – говорит, – а чего это дядя Игнат нашей матушке такое нарассказал за вечером на ушко, что и до́си ебёт?
Василич споткнулся слегка, но сдержал форму.
– Чиго-чиго! Про мисиршмит обещал рассказать! И как советский танк Т-34 стреляет, что знает сказал…
– Врёт, пиздюк! – засмеялась Оленька. – Советский танк Т-34 ещё не построили. 41-й год на дворе! Ещё б «калаша» припёр! А ебёт, между прочим, по-правдашниму!..
– Тише ты! – успокоил Василич разбушевавшегося дитя. – Не гогочи, как полоумная! А то всю нашу разведку партизанскую накроет не при тебе будь сказано чем. Про мисиршмит-то правда! Сама видала как они пару раз летали в огороде по небу туда-сюда…
– Ой, видала я его мисиршмит!.. – прыснула Оленька. – Как за угол ходил. Так за тот мисиршмит матушка, поди, и ебётся-то с ним!..
– Где ты слов-то таких набралась! – пристыдил Иван Васильевич дочь, но слега шевельнулось в штанах.
– То всё в учебниках, – ответила запросто Оленька и вдруг остановилась в задумчивости.
Видно луна грела дюж.
– Тять, а ебаться вкусно людям?
– Ты чего? – остановился и Иван Васильевич. – Вкусно, конечно. Чего б они себе еблись, когда б невкусно было? Чего это ты? Пошли.
Теперь Оленька шла, оставшись в лёгкой задумчивости, и чуть позади. На одной из лунных прогалин сделали привал.
– А почему тогда меня никто не ебёт? – спросила Оленька.
Василич подумал-подумал и не нашёл, что сказать. Попробовали, но было тесновато, и Василич не стал нарушать…
«Да и дело-т не первое», объяснял, «Это всё и со временем и само собой. Можно и по-другому и ещё ловчей». «Врёшь!». Не врал. Ладонью умостился слегка, потом чуть языком и Оленьку подорвал. В первый раз такидолгопотомвозвращалисьдомой…
В дом под утро, а в доме все спят. Марья Гнатьевна раскорячилась – повезло ей сегодня всю ночь.
– Фу, мамка бесстыжая! – тятьке на ухо шёпотом Оленька.
– Ничего. С человеком бывает, чего взять-то с него от со сна!.. Иди, не подглядывай!
А сам Иван Васильевич подобрался к разверстой супруге и разворотил матень на штанах, выпростая чуть не с ночи ещё напряжённого.
«За Родину так стоять!», уважительно подумал Василич, взглянув на свой хуй и потревожил слегка головой калёной прохладно-развёрстое влагалище спящей Марии Игнатьевны. Мария Игнатьевна сладко улыбнулась по привычке, но не проснулась. Осторожно, чтоб не будить, Василич встромил наполную и легко покачал бёдрами, прилаживаясь. Но уж больно был нынче стояк друг-суров. На пятом или шестом толчке Марья Гнатьевна застонала исполненно и проснулась.
– Где пропадали-то? – спросила, подмащиваясь под тугой внутри ластки напор.
– Партизанили, – сказал Василич, покряхтывая. – Ольку чуть не отъёб! Да туга ещё… Ух-х-хм…
– Ты чего? Ох-хо!.. Она ж дитё ещё только рождённое! Поди циклы еще не пошли… Ох!..
– Кх-эхм… да не, пошли… я спрашивал… У ней волоса в трусах уже побольше твово!.. Кхм…
– Да ладно тебе… ох… врать-то!.. Нешто я не купаюсь с ней… ох-хо… и не вижу… каки там волоса… только пух..х..Ох-хо-хо!..
– Вот я бы с ней покупался!.. Там глядишь, по распаренному бы и прошло… Укх-м! Ого!!!
– Ох-хо-хо!.. Ох-хохоюшка!!! Ох, хорошо! Вжми, вжми иго…
– Ага!!! – молвил Иван. Васильевич…
– Ой-йё-ёёёёёёё! – зашлась полушёпотом Марья Игнатьевна…
Задул Ивашка до липкоты между ног протекающей, загоношилось в ней всё…
– Думала к утру буду совсем никака, ночью делалось что! А поди ж – как по утрему в сладость пришлось… – говорила, уже приходя в себя, прильнув к мужнему уху, Марья Гнатьевна.
Но Иван Васильевич, напартизанившись, спал уже, как убитый.
Игнат проснулся и понял, что он тут не доделал чего-т. Он глянул себе под низ живота на заново встревоженное достоинство и догадался – чего…
– Гнашенька, пощади! – взмолилась Марья Гнатьевна. – Уже видеть твою не могу карамель!
– Ванюта впёр! – удовлетворённо определил, трогая за смачно хлюпающую Марью Игнатьевну, Игнат. – Мастер, слов нет…
– Гнаш, Ванютка-т чего! – прижимаясь уже к Игнату, шептала Марья Игнатьевна. – Оленьку в лес водил. Там хороводил её, влезть не влез, а слюней назаставил пиздой пускать! А как пришёл – мне загнал. Очень крепко сегодня сложилось у нас. Смотри, теперь без задних-то ног оба спят…
– А мы побудим кого! – Игнат подмигнул Марье Гнатьевне. – У меня-т чуть поменьше твово, так может вместится...
– Ты с ума…
– А чего теперь девке зазря спать?! Да ладно, шучу, шучу. Пойдём, посмотрим, как там она спит, раз уж без задних ног.
Марья Игнатьевна одеяло на Оленьке задрала и рубашку ночную ей подняла, а Игнат губы в стороны развёл:
– На спор девке войдёт мой хуй! Берусь во сне, что и не почувствует! Ты же знаешь, Марусь, я же бдительный…
– Ну дуй давай, мне уж самой невтерпёж!.. Лишь аккуратнее…
Оленька сладко зевнула ротиком, да в лёгкий вздох и побегла во снах…
– Ивану сюрприз, как проснётся!.. – натягивая штаны, вполголоса говорил Игнат.
Марья Игнатьевна собирала на стол перехватить ему на дорогу. Под Оленькой подсыхала небольшая лужица крови, а она лишь блаженно щурилась во сне от лучей в окно вовсю уже утреннего солнца.
Тут немцы как раз и пришли.
– А что это у вас тут за бардак, – говорят. – Партизанская работа не налажена. Все свалили куда-то. Мы сейчас ещё немного повоюем так и пойдём домой совсем…
– Всем стоять! – это проснулся так Иван Васильевич, будто и не спал никогда в жизни он, а был всегда самый как за честное слово себе часовой.
– Я здесь, – говорит, – самый старший над всем селом и в ответе за межнациональное гостеприимство. Никто отсюда, так я вам скажу, нихуя никуда не выйдет вообще. Пока не отведает пампушек тех самых, что печёт моя дорогая жена, Мария Игнатьевна.
Ну немцы реально выставились: это всё, снова здесь не европа, а какой-то дурдом! А тут ещё Игнат затягивает свой ремень и говорит:
– А партизанская работа у нас налажена, шо с хуя дым! Я как раз вот иду по делам за болото, на котором тропы никто не знает кроме меня, до железной дороги отпускать под откос поезда. А здесь у меня выходной и отгул был, как полагается. Как у людей. Я Марфу ебать приходил.
Немцы – всё, думают, конкретно приехали. Нам примерно так и рассказывали. Вместо культурного обмена одна экстремальная эротика. Оленька между прочим с неприкрытой жопой спит, а ведь война. Марья Игнатьевна тогда уж догадалась прикрыть.
