Как-то при очередном уединённом разговоре об эпатажном постмодернизме, о продажной политике и о многом другом непривлекательном в современной жизни я спросил Лару: а знает ли Вячеслав об этой печальной истории? «Ну что вы! — воскликнула она. — Он болтлив и ненадёжен. Уже два раза срывал занятия поэтического клуба. А ведь это его затея! И, вообще: он лёгонький и коварный», — отчего-то обидчиво, совсем не по-доброму заключила Лара.
Я с ней не согласился, заметив, что Вячеслав тянет почти неподъёмный груз, издавая «Звонницу», и его упорство меня восхищает. Она сердито настаивала: «Он тщеславится во всём преуспеть. Абсолютно во всём! Только у него ничего не получится». — «Почему?» — «Характера не хватит. И ещё честности!»
В том же разговоре, между прочим, Лара посетовала на себя, признавшись, что грешна перед Ольгой, втайне завидуя той — её благополучному замужеству, её супружескому счастью. Даже не то, чтобы завидуя, поправилась она, а мечтая о том же…
Лара поясняла:
«Зависть — гадкое чувство и, в общем-то, совершенно мне не свойственное… Но, по правде говоря, я действительно часто мечтала — именно мечтала! — чтобы и у меня было так, как у неё… Мне очень нравилось, как внимателен, нежно заботлив её муж к ней, и как она преданно его любит… Мне тоже хотелось такой любви, семейного счастья… У них я всегда душой отдыхала… До того жуткого случая…
Было бы логичнее, если бы те подонки надругались надо мной. Да! Да! — воскликнула она. — Хоть я и ненавижу этих скотов, но закономернее… Я бы им не простила! Я бы, не задумываясь, пошла на эшафот бесконечного стыда… Но и они бы были прикованы к позорному столбу! Получили бы всё, что положено. Никакие бы деньги не помогли! Но Оля… Оля — она такая ранимая, такая незащищённая… И такая наивная, так любит своего мужа, так боится за своих детей… Нет, Ольга не способна идти на Голгофу… Да и крест стыда ей не под силу…
А я бы смогла! — восклицала Лара. — Смогла бы! Но сейчас тоска гложет, печаль сосёт — жить не хочется! Конечно, лучшие гибнут — древняя истина. Но ведь и счастье человеческое, как его не оберегай, очень хрупкое! Вот Оля поторопилась спасти мужа, а чем это обернулось?! Трагедией, из которой выхода нет… Страшно вслух произнести… Тоска! Тоска! Лучше бы со мной!..»
Этот монолог Лары — её искренность, желание к самопожертвованию — поразили меня, и я понял, что высказывание о лёгоньком, коварном поэте выстрадано и, в общем-то, справедливо. «Бастион» Счастливову был неподвластен. Что ж, Лара пребывала в том серьёзном и решительном возрасте, в бальзаковском, который, кстати, мне больше всего мил.
III
Печальную историю с Лариной подругой, хотя она её называла Ольгой, я почему-то никак не связывал с Базлыковым. Не знаю, почему? Даже сегодняшним ранним утром, встретив его на бензозаправке концерна «ОРД», увидев его скупые, горькие слёзы, услышав, что его жена, а он назвал её Олей, сходит с ума; нет, я и мельком не подумал, не связал воедино Ларин отчаянный монолог и его угнетённое состояние. И только теперь, общаясь с Ордыбьевым, обратив внимание, как старательно он избегает упоминания имени Базлыкова, меня, будто молнией, озарило: да ведь трагедию пережил и до сих пор переживает именно Николай Рустемович и именно его жена — чистая, светлая, преданная ему Оля, безусловно, немало наслышанная обо мне, отчего и хотела встретиться… да, да, она — несчастная, осквернённая Оля — испытала это гнусное глумление, мерзкое, жестокое надругательство над всем тем святым, что дарит женщине смысл жизни и счастье любви. А неизвестными злодеями, как нетрудно догадаться, была всё та же пакостная троица, — «сиятельный» мерзавец Чесенков-Силкин, отчего-то люто возненавидящий бывшего комбата Базлыкова, и его вечно пьяные холуи, тупые отморозки — Родька с Ромкой.
Мне нестерпимо захотелось напомнить Ордыбьеву об униженном, раздавленном им антикваре Базлыкове. Однако предосторожность останавливала: открытие этой тайны непременно вызовет в нём озлобление, возможно, даже и ярость, и тогда всё сразу сделается непредсказуемым. Убеждал-оправдывал себя: мол, пока не время, не наступили сроки… Ах, это трусливо-отступническое «пока», «сроки»! А когда они наступят?! И наступят ли вообще?! Но твёрдо знал, что самоубийственно разоблачать перед Ордыбьевым его приближённых подручных. Особенно вездесущего Силкина.
И тут вдруг понял со всей ясностью, насколько властная и могущественная фигура сам Ордыбьев. В его новом качестве, — нет, не крёстного отца криминальной группировки, обзываемого то Господином, то Хозяином, то Сувереном, а владетеля, богатея — олигарха! Он ныне — новое явление российской действительности, утвердившиеся и узаконенное, — президент крупного холдинга, с кратким, но увесистым названием «ОРД». На своём суверенном полотнище, наверняка бледно-зелёного цвета ему следовало бы изобразить, как представлялось мне, чёрного паука на фоне золотой клетчатки — его личный символ! Ох, как круто, как прочно плетёт он свою властную паутину!
В его холдинге, по старинке именуемом концерном, сосредоточены самые различные сферы и формы быстрого профита, то есть дохода: спиртзавод и ликёро-водочный, автозаправка, транспорт и недвижимость, земля («охотничье хозяйство»!) и сеть непривычных магазинов с жёсткой кредитной системой, улавливающей обывателей, как липкая паутина: «Твой дом», «Твой гараж», «Твоё застолье» и ещё любезный его сердцу фирменный «Суверен» с его личной водкой того же названия, разместившийся в бывшей лавке древностей. Мне сдаётся, в этом притаённый, смысл: водка вместо культуры, вместо истории, как самый верный способ расчеловечевания…
Ордыбьев — всесильный олигарх. Не думайте, что олигархи действуют только в Москве, Петербурге, городах-миллионщиках, нет, — они уже утвердились повсюду! Пусть пока Ордыбьев олигарх районного масштаба, но его алчные и властные устремления значительно шире: ему уже сейчас узки границы Городецкого района и очень скоро — не сомневайтесь! — он захватит полностью некогда знаменитое в Приочье Касимовское царство.[6]
IV
Наконец-то мне открылась трагедия Базлыкова и его жены. Я не думал уже об Ордыбьеве как об олигархе; меня волновало другое: знает ли он о том, что подло натворил его подручный «граф» с двумя своими «холопами»?
Судя по всему, не знает… Иначе не взял бы Базлыкова на службу, потому что рано или поздно, но это обязательно всплывёт, — в яви быта при ссоре, при пьяном хвастовстве: да, десятки вероятностей! А ему при нынешнем стремлении к респектабельности подобный скандал, причём, вне сомнения, кровавый, совершенно не к чему.
Однако не исчезало и подозрение: знает! На это намекали детали: чересчур трусливое поведение Силкина, когда появился чёрный «мерседес»; упрямое умолчание самого Ордыбьева об антикваре; дотошность, с которой он выпытывал всё о Ловчевой — «сумасшедшей кляузнице»…
Что-то тревожное наполняло душу, и теперь я жалел, что чересчур откровенно изложил Ордыбьеву свои взгляды на будущее России и особенно русского народа. И больше всего жаждал побыстрее освободиться из его цепкого, властного, паучьего гостеприимства.
Глава тринадцатая
Претендент на царство
I
— Откуда вы едете? — спросил Ордыбьев. — Действительно из Москвы?
— Да нет, конечно. Из Старой Рязани.
— О, из Старой Рязани?! — оживился он. — Эти места мне хорошо знакомы. Да, да, — кивал он и неясные для меня воспоминания осветили его лицо. — Ополье, Заполье, Пустополье — какие древние названия, а? И какие точные! А имена деревень? Прямо из тьмы веков — Шатрище, Расбердеево, Ордыбьево.
— Не ваше ли родовое?
— Возможно, возможно… А само Городище?! Валы, сцементированные кровью. А поднебесная плоскость — княжий стол! Какой чудо-городок там размещался, а? Конечно, ныне пустырь, пустота… Одно разнотравье! Но какое богатейшее, какое неисчерпаемое — на той, когда-то залитой кровью земле, а? Ковыль аж в человеческий рост! А тымьян-трава? А разрыв-трава? А донник? Духмяное поднебесье! Где ещё такое? А окоём, окоём… Магнетический, дурманящий окоём! — восклицал он. — На целых три поприща![7] Ока серебристая внизу извивается… И этот зеленый цвет лугов — сочный, густой. Как наше священное знамя! Представляете, несчётные конские табуны, а? Стада, отары… Нет, вы только подумайте, как восторженно доносили о той древней Рязани батыевы лазутчики! А он, властелин полусвета, умён был, мудр. Девять лет кочевал — готовился! Всё предусмотрел, даже то, чтобы зимой двинуться на Русь — по льду! Тогда — спасения никакого… Закон войны — закон победы!
— Вы прямо-таки поэму пропели… Нет, не Рязани, а Батыю.
