окнах было пусто.
Тем временем кондуктор успокаивал пассажиров.
― Невозможно дальше ехать,― объяснял он какой-то буйной старушке,― Видите, дом стоит. Надо с ним разобраться.
Позади уже слышались звонки ― два трамвая тоже стояли на парализованной ветке.
Кимитакэ начал выбираться из вагона. Возможно, получится добраться до школы пешком. Или как-то исправить создавшееся положение.
(Он пока не знал, как)
Вагон был набит битком, но его пропустили. Улица дохнула в лицо едкой гарью. Кимитакэ обмахнулся фуражкой, как веером, а потом зашагал к проклятому дому.
И чем ближе он подходил к дому-преграде, тем более подозрительным этот дом выглядел.
Например, он был бесцветным. И дело не в том, что архитектор подгадал так, чтобы в здании были только белая и чёрная краска. Нет, он был бесцветен по-другому, как бывают бесцветные сны. Никакие цвета не имеют значения. Не было и запахов. Только где-то далеко, по ту сторону дома, гудел невидимый проспект.
Кимитакэ подошёл ближе, напоминая себе, что в наши дни каждый должен быть смел и бесстрашен.
Толкнул дверь. Дверь не пошевелилась. Ощущение было такое, что она не просто заперта, а скрывает за собой глухую дощатую стену.
Сомнений быть не может. Стучать было бессмысленно.
Тогда он отступил на шаг и посмотрел на дом ещё внимательней. Теперь дом казался не просто чёрно-белым ― он казался скорее неким планом, схемой, знаком, который обозначал дом и был непреодолимым препятствием для каждого, кто мог его прочитать. И для трамвая, и для человека.
Кимитакэ не знал, как это сделано. Но тут определённо не обошлось без магии. И оставалось надеяться, что это та самая магия, которую он заподозрил.
Школьник достал верный пенал для каллиграфии, сдвинул крышечку ― но на этом остановился. Допустим, он попытается написать иероглифы ― но какие? Или он может даже изобразить одну из Великих Печатей, которые он успел выучить. Но опять же ― какую? Никакой подсказки.
Нет, это не могло помочь. Дом выглядел законченным и неприступным.
Скорее по наитию, он закрыл пенал и спрятал его в портфель. А потом достал нож для разрезания бумаги.
Нож достался от дедушки Садатаро. А дедушке его подарили соратники по партии, когда провожали в губернаторы далёкого острова… Красивый, блестящий и довоенный, он годился для всего, им можно было даже карандаши точить. И при этом, что удобно для школы, совершенно не был похож на холодное оружие.
Кимитакэ сжал рукоятку, замахнулся ножом ― и вогнал его прямо в дверную створку.
Сперва нож шёл тяжело ― сквозь дверь прямиком в деревянные брусья. Но потом послышался знакомый звук и рука сама поползла вверх, оставляя за собой узкую щель.
Теперь нож резал бумагу. Дорогую, очень плотную бумагу, на какой можно писать хоть новогоднее поздравление от самого императора. Но всё-таки он её резал, потому что был для этого предназначен.
И вместе с бумагой резал дом, на этой бумаге нарисованный.
Вот уже закончен первый разрез в полтора человеческих роста. Кимитакэ отступил ещё на полшага, внимательно разглядывая свою работу ― а потом опять принялся резать, на этот раз горизонтально.
Словно самурай, которому порекомендовали совершить сэпукку, он хотел делать как можно меньше разрезов ― и в то же время каждый из этих разрезов должен быть стать как можно более точным.
Горизонтальных разрезов потребовалось два, оба короткие. А потом он просто схватился за колючие края, рванул хорошенько ― и оказался перед огромной дырой, за которой открывался всё тот же Токио, к которому он привык.
Разрезанная бумага с остатками теперь уже бесформенного рисунка, таяла в воздухе. Он не успел даже разглядеть, на чём держалась эта бумага, ― загадочный дом рассеялся, словно морок. Рельсы снова бежали вдаль по знакомой улице. Путь был свободен.
Кимитакэ выдохнул, замотал головой, почти засмеялся. Потом спохватился, спрятал нож и только потом зашагал обратно.
Предосторожность была не лишней. Не хватало, чтобы кто-то ещё испугался и начал всерьёз звать полицию. А так, если всё пройдёт гладко, они даже на занятия не опоздают.
Трамвай стоял на том же месте и ничуть не изменился. Двери открыты, но рядом ни души. Те, кто спешил, уже его покинули и рассосались по обходным переулкам.
Вагоновожатый, убеждённый, что ничего уже не поделать, сладко дремал за стеклом кабины, надвинув на глаза фирменную фуражку. Видимо, он был из тех сов, кого принудительно пытаются заставить быть ранними пташками ― и поэтому они даже трамвай ведут в полусне и ничему толком не удивляются.
Кимитакэ постучал по стеклу и без единого слова махнул рукой в сторону рельс ― дескать, путь теперь свободен, можно ехать. Вагоновожатый встрепенулся, поправил фуражку, принял бравый вид, положил руки на рычаги управления и только потом мотнул головой ― дескать, забирайся, двери закрываются.
Кимитакэ вскарабкался обратно в опустевший салон.
Трамвай звякнул и тронулся. За окнами снова побежали дома.
Никто из оставшихся пассажиров так и не посмотрел в его сторону и не понял, что произошло.
Кимитакэ уже собирался вернуться к чтению, но тут услышал шлепки. И даже чуть испугался ― неужели снова какая-то напасть от неведомых врагов? А потом спохватился и опять оглядел салон.
Это хлопал Юкио ― руками в безукоризненно белых ученических перчатках. А когда заметил, что товарищ на него смотрит ― смутился, сунул сверкающие белизной руки в карманы и начал демонстративно пялиться в окно, как если бы ничего и не было.
