– Я уж думала, – а станешь ли ты когда-нибудь разговаривать с ним? Ты не испытываешь к нему ненависти?
Артур неловко улыбнулся.
– Мы были тогда так молоды… Такое чувство, будто все это происходило в каком-то ином мире. Теперь Ланс – всего лишь мой самый старый и самый близкий друг, все равно что брат, почти как Кэй.
– Кэй – тоже твой брат, – заметила Гвенвифар. – А его сын Артур – один из самых преданных твоих рыцарей. Мне кажется, он был бы лучшим наследником, чем Галахад…
– Молодой Артур – хороший человек и надежный соратник. Но Кэй происходит не из королевского рода. Видит Бог, за прошедшие годы мне не раз хотелось, чтобы Экторий и вправду был моим отцом… но это не так, и говорить тут не о чем, Гвен.
Заколебавшись на мгновение, – он никогда не говорил об этом после той злосчастной Пятидесятницы, – Артур произнес:
– Я слыхал, что… что другой парень, сын Моргейны… что он на Авалоне.
Гвенвифар вскинула руку, словно пытаясь заслониться от удара.
– Нет!
– Я сделаю так, чтобы тебе никогда не пришлось встречаться с ним, – сказал Артур, не глядя на жену. – Но королевская кровь есть королевская кровь, и о нем тоже необходимо позаботиться. Он не может унаследовать мой трон – священники этого не допустят…
– О! – перебила его Гвенвифар. – Так что же, если бы священники это допустили, ты, выходит, объявил бы сына Моргейны своим наследником…
– Многие будут удивляться, почему я этого не сделал, – сказал Артур. – Ты хочешь, чтоб я попытался объяснить им причину?
– Значит, тебе нужно держать его подальше от двора, – сказала Гвенвифар и подумала: «Я и не знала, что мой голос делается настолько резким, когда я разозлюсь». – Что делать при этом дворе друиду, воспитанному на Авалоне?
– Мерлин Британии – один из моих советников, – сухо отозвался Артур, – и так будет всегда, Гвен. Те, кто прислушивается к Авалону, – тоже мои подданные. Сказано ведь: «Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора…»
– Эта шутка отдает богохульством, – заметила Гвенвифар, постаравшись смягчить тон, – и вряд ли уместна в канун Пятидесятницы…
– Но праздник летнего солнцестояния существовал еще до Пятидесятницы, любовь моя, – сказал Артур. – По крайней мере, насколько мне известно, теперь его костры не загораются нигде ближе трех дней пути от Камелота, даже на Драконьем острове – лишь на Авалоне.
– Я уверена, что монахи в Гластонбери неусыпно бдят, – сказала Гвенвифар, – и потому никто больше не будет наведываться на Авалон или являться оттуда…
– Но печально будет, если все это уйдет навеки, – заметил Артур. – И крестьянам будет невесело, если они лишатся своих празднеств… хотя горожанам, скорее всего, нет дела до старинных обычаев. Да-да, я знаю, что под небесами есть лишь одно имя, несущее нам спасение, но, возможно, тем, кто связан столь тесными узами с землей, мало одного лишь спасения…
Гвенвифар хотела было возразить, но сдержалась и промолчала. В конце концов, Кевин – всего лишь старый калека и друид, а дни друидов казались Гвенвифар столь же далекими, как и времена владычества римлян. И даже Кевина при дворе знали не столько как Мерлина Британии, сколько как непревзойденного арфиста. Священники не относились к нему с таким почтением, как некогда к Талиесину, человеку мудрому и великодушному, – Кевин был остер и невоздержан на язык, особенно в спорах. И все же Кевин знал старинные обычаи и законы лучше самого Артура, и Артур привык обращаться к нему за советом, если дело оказывалось связано с древними традициями.
– Если бы мы не собирались устроить встречу в тесном семейном кругу, я велела бы Мерлину порадовать нас сегодня своей музыкой.
Артур улыбнулся.
– Я могу послать к нему слугу с просьбой, если хочешь, но столь искусному музыканту не приказывают – даже короли. Можно пригласить его за наш стол и попросить оказать нам честь, спеть что-нибудь для нас.
Гвенвифар улыбнулась в ответ и поинтересовалась:
– Так кто же кого должен просить – король подданного или наоборот?
– В подобных делах следует соблюдать равновесие, – отозвался Артур. – Это одна из тех вещей, которым я научился за время правления: бывают моменты, когда королю следует просить, а не приказывать. Возможно, римских императоров привело к погибели то, что мой наставник именовал греческим словом hybris – надменность: они решили, что могут повелевать всем, а не только тем, на что по закону распространяется королевская власть… Ну что ж, моя леди, гости ждут. Ты уже довольна своею красотой?
– Опять ты смеешься надо мной, – укоризненно заметила Гвенвифар. – Ты же знаешь, какая я старая.
– Вряд ли ты старше меня, – возразил Артур, – а мой дворецкий уверяет, что я до сих пор красив.
– О, да, но это совсем иное. На мужчинах возраст сказывается не так, как на женщинах.
– Если бы я посадил рядом с собой на трон юную деву, это выглядело бы странно, – сказал Артур, взяв жену за руку. – Мне нужна ты.
Они двинулись к двери; дворецкий приблизился к королю и что-то негромко произнес. Артур повернулся к Гвенвифар.
– За нашим столом будет больше гостей, чем мы думали. Гавейн передает, что приехала его мать, а значит, нам придется пригласить и Ламорака – он ведь ее супруг и спутник, – сказал он. – Видит Бог, я уже много лет не встречался с Моргаузой, но ведь она тоже приходится мне родственницей. И еще король Уриенс с Моргейной и сыновьями…
– Значит, это действительно будет семейный обед.
– Да, Гарет и Гавейн тоже придут. Правда, Гахерис сейчас в Корнуолле, а Агравейн не смог покинуть Лотиан, – сказал Артур, и Гвенвифар вновь почувствовала всплеск застарелой горечи… У Лота Оркнейского было так много сыновей… – Ну что ж, моя дорогая, гости собрались в малом зале. Не пора ли спуститься к ним?
Огромный зал Круглого Стола был владением Артура – местом, где господствовали мужчины, где собирались короли и воины. Но малый зал был украшен тканями, специально привезенными из Галлии; в нем стояли обычные столы на козлах и скамьи, и именно тут Гвенвифар отчетливее всего ощущала себя королевой. В последнее время она становилась все более близорука; вот и теперь, хотя зал был хорошо освещен, Гвенвифар сперва не видела ничего, кроме ярких пятен – платьев дам и праздничных нарядов мужчин. Вон тот здоровяк шести с лишним футов ростом, с пышной копной русых волос – это Гавейн. Подойдя к ним, он поклонился королю, а потом заключил кузена в объятия; хватка у него была медвежья. За братом последовал Гарет – он вел себя более сдержанно. Подошедший Кэй хлопнул Гарета по плечу, назвав его, по старой памяти, Красавчиком, и поинтересовался насчет выводка детворы. Дети Гарета были еще слишком малы, чтобы представлять их ко двору, а леди Лионора еще не вполне оправилась после последних родов и потому осталась дома – замок Гарета находился на севере, неподалеку от римской стены. Столько же теперь у Гарета детей, восемь или девять? Гвенвифар видела леди Лионору всего дважды; а так всякий раз, когда Гарет появлялся при дворе, его супруга то собиралась рожать, то приходила в себя после родов, то кормила грудью младшего ребенка. Гарет потерял былую миловидность, но по-прежнему оставался красивым мужчиной. С ходом лет Артур,
