– Как отец Бернар?
Я вздрогнул. Мальчик преподносил сюрприз за сюрпризом.
– Отец Бернар не против святого Дионисия Ареопагита, – осторожно начал я. – Он сомневается в некоторых… практических выводах из его трудов.
– Да.
Я не без опаски взглянул на Ансельма. Это «да» могло означать что угодно, но, похоже, в данном случае парень просто надо мной смеется.
Мне вдруг вспомнилось красивое, но холодное, словно изваянное из голубоватого гипса, лицо отца Бернара. «Дело не в этом, брат Гильом…»
– Дело не в этом, – повторил я вслух. – Отец Бернар, конечно, не одобряет, когда церковный алтарь украшают золотом и драгоценными камнями и при этом ссылаются на святого Дионисия, но дело все же не в этом…
Ансельм ждал, что я продолжу, но договаривать я не стал. Умному достаточно – все вокруг понимали, что спор идет не об украшениях нового алтаря Сен-Дени и не о каноничности взглядов Ареопагита, а о том, какое из аббатств – Клерво или Сен-Дени – будет направлять жизнь Королевства Французского. Тогда, несколько лет назад, моя миссия в Клерво была удачной. Отцы аббаты договорились…
– А я не понимаю…
Я невольно вздрогнул. Брат Петр умудрился подобраться незаметно, и даже куча хвороста в его могучих ручищах ни разу не хрустнула.
– Не понимаю, – повторил он. – Что есть плохое…
– Что плохого, – поправил я.
– Что плохого, если нашу церковь перестроили и украсили? Ведь церковь она… это… Дом Божий на земле есть!
Я поглядел на Ансельма, переадресовывая вопрос. Парень принял вызов.
– Плохого тут ничего нет, брат Петр, но отец Бернар считает, что покрывать золотом гробницу Святых Мучеников – все же не лучший способ их почтить.
– Ну, нет!
Пьер швырнул на землю хворост и нахмурился, собирая воедино весь свой запас латыни.
– Слыхать я это уже, брат Ансельм. В церкви не делать скульптур, картин, не украшать золото…
Брата Петра давно пора было остановить и заставить повторить все то же, но правильно, однако я не стал этого делать. Не так часто наш нормандец вступает в богословские споры.
– И тогда не Дом Божий, а сарай быть. Ты, брат Ансельм, не из крестьян быть. Ты не понимаешь. Когда крестьянин приходит в храм, он что видит? Он видит Дом Божий…
По лицу Ансельма промелькнула легкая гримаса. Конечно, он уже слыхал подобное, только в куда более изысканных выражениях. Наш аббат любит высказываться на эту тему.
– Мир вам, братья, – остановил я бесплодный спор. – Брат Петр, раз вы столь заинтересовались данной темой, мы с вами прочитаем «Апологию Виллельма, аббата Святого Феодора», которую написал отец Бернар, и вместе обсудим ее.
– Я… это… лучше за хворостом ходить, – упоминание об очередной книге подействовало на Пьера отрезвляюще, и через мгновенье мы остались с Ансельмом наедине.
– Итак, мы с тобой договорились, брат Ансельм? Устроим диспут?
Он кивнул, думая явно не об этом.
– Отец Гильом, говорят, отец Сугерий поссорился с Абеляром именно из-за Святого Дионисия?
Есть! А я все ждал, когда он заговорит со мной об Абеляре? Вот уже полгода его добросовестные соседи докладывали отцу Сугерию, что в келье молодого монаха хранится рукопись великого еретика. Аббат решил не вмешиваться, я – тоже. В конце концов, слава Абеляра столь велика, что Сен-Дени уже начинает потихоньку гордиться, что этот великий грешник когда-то пребывал в наших стенах.
– Это отчасти так. – Я невольно улыбнулся, вспомнив то, на что намекал Ансельм. Господи, как давно это было! Тогда я только осваивался здесь и отец Сугерий казался грозным и недоступным…
– Рискну напомнить тебе, брат Ансельм, что Сен-Дени основано в память Святого Дионисия. Считается, что наш патрон – тот самый первый епископ афинский, которого Апостол Павел встретил на ареопаге после своей проповеди.
Я взглянул на Ансельма и заметил легкую, еле заметную усмешку. Парню было весело. Он знал! Он знал это и многое другое, и сейчас, похоже, просто экзаменовал меня. То ли на искренность. То ли на что-то еще…
– Но Абеляр… Не рискую называть его «брат Абеляр», ибо наш орден отверг его…
Усмешка Ансельма стала заметнее.
– Абеляр нашел в трудах Беды Достопочтенного пассаж о том, что покровитель Сен-Дени – не епископ афинский, а всего лишь какой-то Дионисий Коринфский, который, признаться, ничем особым не знаменит…
– И что «Ареопагитика» написана не Дионисием, а каким-то сирийским монахом пять веков спустя, – негромко закончил Ансельм – Извините, отец Гильом, но это здесь столь трогательно скрывается…
– В Риме над этим смеются? – решился я.
Ансельм кивнул, и на мгновенье меня посетила не самая удачная мысль. Нет, молодой итальянец не мог быть соглядатаем Курии. Соглядатаи не приходят среди ночи и не требуют свидания с аббатом. Соглядатаи не будут откровенничать с такими, как я…
На этот раз приближение Пьера можно было угадать без особых трудов. Парень продирался сквозь кусты с изрядным шумом. И я, уже не в первый раз за этот идиллически спокойный вечер, почувствовал тревогу.
– Там… Отец Гильом!
Вид у Пьера был не просто растерянный – парень казался чуть ли не вне себя. Итак, не разбойники – тут нормандца не испугать. И не посланец из Сен-Дени. Я вздохнул и встал. Кажется, то, чего боялся отец Сугерий и чего я сам был не прочь избежать, все-таки случилось.
– Этот… Мул. С колокольчиками…
Пьеру явно не хватало слов, но он героически пытался говорить на латыни. Итак, мул с колокольчиками. А на муле…
– В шляпе! Отец Гильом! В шляпе!
Ансельм тоже встал, на его смуглом лице не было и подобия улыбки. Он тоже понял. Да, не зря отец аббат отправил нас троих подальше от Сен-Дени, в забытую Богом часовню Божьей Матери на Полях. Отправил от греха подальше – и, выходит, напрасно. Не пронесло.
– В шляпе! – с ужасом повторил Пьер. – Его… Его Святейшество![3]
Тон парня был столь искренним, что в первое мгновение я представил себе невозможную картину – Наместник Христа верхом на муле у ворот Нотр-Дам-де-Шан. Но затем опомнился – Папа Римский, конечно, пребывал там, где ему и положено, – в Риме, а в гости к нам пожаловал кое-кто другой. Правда, в этой ситуации я предпочел бы, пожалуй, встретиться с Его Святейшеством. Говорят, он тоже рыбак…
Перед глазами тускло блеснул перстень. Я приложился с большому темно-красному рубину и выпрямился. Джованни Орсини, Его Высокопреосвященство, Кардинал Курии и легат Его Святейшества в диоцезах Галлии, то есть в Королевстве Французском, глядел на меня с доброй, благожелательной улыбкой. Он был молод – моложе меня лет на семь – и неожиданно красив. Почему-то я представлял его злым согбенным старцем с потухшим взором.
