Тоскливо, — подумал Кемпфер, — Тоскливо. Тоскливо — кто станет жить в таком месте? Кто мог вздумать построить такой дом — во вполне респектабельном районе, где живут люди с приличным достатком?
Однако, выйдя на улицу, профессор обнаружил, что проезжая часть неровна, в буграх и впадинах, замощена булыжником, а дома по сторонам — точь-в-точь как этот, серые, неуклюжие, безобразные. Он не смог узнать ни одного здания — от Гиммлерштрассе с ее недавно уложенной бетонной мостовой и росшими вдоль тротуаров молодыми деревцами не осталось и следа. И все же Кемпфер знал, что находится на том самом месте, где была — есть — Гиммлерштрассе; он ничего не мог понять.
Он пошел по направлению к Унтер ден Линден. Профессор отнюдь не был уверен, что в своем теперешнем состоянии сумеет добраться туда пешком, но ему поневоле придется миновать самые знакомые места города — и, возможно, он сумеет получить некоторое представление о том, что же здесь произошло.
Кемпфер подозревал, что аппарат вполне мог закинуть его в один из тех вероятностных миров, где Германия проиграла войну. Отличие неизмеримо драматичное, однако исключать такой возможности было нельзя: разумеется, он пытался добиться максимальной точности, однако первая модель любого оборудования никогда не обходится без недостатков.
Чем дальше он шел, тем больше отталкивало его окружающее, и профессор начал впадать в уныние.
Ничто здесь не осталось неизменным. Даже расположение улиц оказалось чуточку иным. Повсюду виднелись новые дома — новые в таком же стиле и исполнении, которые делали их старыми в самый день окончания строительства. Это был тот вид тотальной реконструкции города, который местные власти, несомненно, настойчиво рекламировали под девизом: тем хорошо, что ново — ибо утверждение, будто подобное домонатыкательство не хуже старого Берлина, могло вызвать лишь горькую усмешку.
Люди на улицах были мрачные, бедно одетые, и все сплошь с серыми лицами. На профессора и его костюм они поглядывали безучастно, и лишь одна женщина, обремененная сумкой, полной угловатых пакетов, обернулась к своему поразительно на нее похожему спутнику и пробормотала что-то насчет экстравагантной американской одежки.
Слова эти испугали Кемпфера. Что же это была за война, если в Берлине пятьдесят восьмого года все еще ненавидят американцев?
Сколько же она должна была продолжаться, чтобы исчезло так много старых домов? И ведь даже новым зданиям было как минимум несколько лет. А почему — американец? Почему не англичанин? Или француз?
Он брел серыми улицами, ошеломленно взирая на этот мрачный Берлин. Ему встречались люди в мятых форменных фуражках, облаченных в тонкие синие рубашки, коричневые брюки и дешевые сапоги; они носили нарукавные повязки с надписью: народная полиция. некоторые из них нынче утром явно не озаботились побриться или сменить рубашку.
Штатские искоса поглядывали на них, всем видом показывая, будто вовсе не замечают. По неопределенной, но хорошо запомнившейся причине профессор Кемпфер проскальзывал мимо них, стараясь по bnglnfmnqrh не привлекать внимания.
Всеми силами переутомленного разума он пытался осмыслить увиденное, однако отсутствовала точка отсчета. Ему даже пришло в голову, что война идет до сих пор — война с невообразимыми союзниками и немыслимыми противниками, и все ресурсы брошены в зверскую, упорную борьбу без надежды на победу, да и на поражение, и в будущем видится лишь бесконечное, все усиливающееся напряжение.
Повернув за угол, он увидел кургузый военный автомобиль и солдат в мешковатой форме, с красными звездами на фуражках. Они стояли под потрепанной вывеской, где над несколькими строчками неудобочитаемой кириллицы значилось по-немецки: Внимание! Вы покидаете оккупационную зону СССР. Вы входите в американскую оккупационную зону. Предъявите документы.
Боже правый! — подумал он, отшатнувшись. — Большевики! И он — по их сторону границы. Профессор почувствовал, как натянулась на лице кожа. Он резко повернулся, замер на мгновение, а потом неверной походкой пустился обратно — туда, откуда пришел.
В этот мир он явился не на удачу. Конечно, он не осмелился захватить с собой каких-нибудь вещей из своей квартиры. Сделать этого было нельзя, потому что фрау Риттер послеживала за ним. Не ожидал он и того, что здесь смогут пригодиться его рейхсмарки. Он обеспечил себя, надев на пальцы два кольца с бриллиантами. Теперь ему придется разыскивать ювелирный магазин. Иных трудностей профессор не ожидал.
Он допускал, что Германия может проиграть войну. Одна уже была проиграна на его памяти. Но по идее через пятнадцать лет это должно быть известно лишь историкам.
Профессор Кемпфер обдумывал все это медленно и методично. И даже не предполагал, что советская застава может отрезать его от района ювелирных магазинов.
Близился вечер, и становилось холодно. Кемпферу подумалось, что погода здесь стоит совсем не такая теплая, как в его Берлине. Он подивился тому, что военное поражение могло сказаться на погоде, однако главным было то, что его бил озноб. Теперь он привлекал внимание не только костюмом, но и отсутствием пальто.
Идти здесь ему было некуда — ни ночлега не найти, ни едой не разжиться. Документов тоже не было; где их получить — неизвестно; какие ухищрения могут спасти его от ареста русскими — если что-либо вообще могло спасти — неведомо.
Кемпфер брел, волоча ноги, чувствуя, что все внутри цепенеет и куда-то проваливается. Все больше и больше прохожих с подозрением поглядывали на него. Они вполне могли быть наделены инстинктом, указывающим на человека, за которым охотятся. На случайных полицейских он не смел поднять глаз.
Профессор был стар. Сегодня он ударился в бегство, испытав нервное потрясение, в котором повинны были и окончание пятнадцатилетних трудов, и предвкушение будущего; и все это оказалось кошмарной ошибкой. Сердце забилось как-то неестественно, в груди началась вибрация — Кемпфер остановился, покачнулся, но затем заставил себя пересечь тротуар и привалиться спиной к стене, чуть подогнув колени и свесив руки.
Ему пришла мысль, что можно было бежать в еще один мир, а лопатки тем временем проскребли по стене еще несколько сантиметров вниз.
Прохожие теперь наблюдали за ним. Они столпились в паре метров, уставившись с почти детским любопытством. Но было в них что-то, заставившее профессора задуматься об условиях, которые понадобились, чтобы вывести такую породу людей. Может, они и хотели ему помочь; может, этим благим намерением и объяснялось то, что они не шли по домам. Но при этом они еще и гадали, к каким осложнениям может привести оказанная незнакомцу помощь — и знали, что неприятности последуют непременно. И потому ни один из них не решился приблизиться. Они собрались вокруг, наблюдая, сгрудились — а это неизбежно привлечет внимание полицейского.
Кемпфер молча смотрел на них, едва дыша и цепляясь пальцами за стену. Тут были приземистые старухи и плечистые мужчины, худощавые юноши и молоденькие девушки с неожиданной мудростью в глазах. И какие-то совсем уж древние существа, быстро проходившие по тротуару, семеня по-птичьи, огибавшие толпу стороной, но исподтишка бросавшие любопытные взгляды…
Но существовала и еще одна возможность скрыться в этом мире — возможность, которую профессор Кемпфер не позволял себе учитывать.
Он оттолкнулся от стены, и толпа расступилась, словно двинутая физической слой, и лишь одна женщина…
— Марта!
Она резко повернулась, сумка полетела на землю. Прижав руку к губам, женщина прошептала сквозь прижатые пальцы:
— Иоахим… Иоахим…
Кемпфер ухватился за нее, и теперь они поддерживали друг друга.
— Иоахим… ты же погиб в Гамбурге… во время американской бомбежки… я только вчера послала деньги, чтобы тебе на могилу положили цветы… Иоахим…
— Это была ошибка. Все это было ошибкой. Марта… мы нашли друг друга…
Внешне она почти не переменилась. Невероятно усталый, Кемпфер лежал в чистоте и тепле ее постели, глядя, как двигается Марта по комнате, и думал, что она и вполовину не состарилась так, как он. Но когда с чашкой горячего бульона она наклонилась над ним, профессор разглядел резкие морщины вокруг глаз и губ, а стоило ей заговорить — и в голосе звучала сухая нотка.
Сколько лет? — подумал он. — Сколько лет одиночества и горя?
Когда американцы бомбили Гамбург? Как? Что за бомбардировщики, способные обрушить свой груз на Германию, взлетая с баз в западном полушарии?
Им надо было так много друг другу объяснить! И пока Марта хлопотала вокруг него, вопросы и ответы так и порхали между ними.
— Это началось, когда я кое на что наткнулся. На теорию вероятностных миров — альтернативных вселенных. Предположив, что главным их отличием должна быть частота вибрации атомов — ничтожная, ты же понимаешь, почти бесконечно малая разница — допустив, что гдето, в великом множестве должен иметь место каждый возможный вариант каждого события, так вот, в этом случае, если бы была найдена возможность изменить частоту вибрации внутри какого-то поля, тогда каждый объект, находящийся в этом поле, автоматически стал бы частью вселенной, соответствующей этой частоте… Но этим я еще успею надоесть тебе позже, Марта. Расскажи мне о Гамбурге. Расскажи, как мы проиграли войну. Расскажи о Берлине.
