Алгис Будрис Придите и воззрите на них[1]
Мы потратили немало времени, разыскивая наугад, покуда не наткнулись, наконец, на нужное направление. Мы знали, что на их корабле вышла из строя силовая установка; знали, в каком именно секторе пространства это произошло; однако внутри сектора место происшествия пришлось нащупывать долго; ну а после этого просто оставалось идти по следу их ионных атмосферных двигателей. Они запустили эти двигатели, прекрасно понимая, что на посадку горючего все равно не хватит, и надеясь таким образом хотя бы дотянуть до Солнечной системы и войти в нее. Итак, мы шли по следу, размытому звездными излучениями и всеми другими невидимыми и неосязаемыми силами Вселенной, теряли его добрый десяток раз — но в конце концов нашли их. Но слишком поздно. И я рад, что мы опоздали.
Среди астрофизиков института Лью и Нора Гарвей были, вероятно, лучшей исследовательской командой — а уж что самой любимой, это точно. Они были молоды, веселы и не пребывали в постоянном восхищении собственными знаниями и способностями. Нора была девушкой хорошенькой — синие глаза оттенялись черными волосами, а великоватый рот скрадывала неизменная улыбка. Она была высокой, гибкой, грациозной — век не забуду, как в первый раз танцевал с нею, а Лью дежурил тем временем при девушке, за которой ухаживал в то время я.
Танцевала Нора легко, словно балерина, подумал я тогда и тут же поправил себя: видимость обманчива, и холодная, грациозная, элегантная фигура, движения которой доведены до совершенства бесконечными репетициями, ничем не напоминали Нору, являлись скорее ее противоположностью. Нора источала тепло и вовсе не была эфирным созданием — наоборот, вполне земным существом, податливым, упругим, легким, но весомым. В ней удивительно сочетались молодость и приземленность — вы всегда понимали, что перед вами женщина, и постигали, что такое женщина. Разум ее взывал к вашему интеллекту, ее молодость откликалась на вашу, а ее женственность пробуждала в вас столь глубокие свойства мужского естества, что оставалось лишь диву даваться: вы-то давным-давно уже уверились, будто все эти качества вылиняли, погребены и унесены анемичной жидкостью, которая заменяет цивилизованным народам кровь.
Такой была Нора. А Лью был человеком спокойным, этак на полсантиметра ниже ростом, со старчески-юным лицом, уже изрезанном морщинами, и задумчивыми, глубоко посаженными глазами.
Он был замкнут, глубокомыслен — и битком набит запасом возмутительно неприличных анекдотов, которые он один мог рискнуть рассказывать, не боясь показаться вульгарным. Лью обладал актерским даром и способностью рассказывать с наибесстрастнейшим лицом, без малейшего намека на улыбку. Свои коротенькие автобиографические истории он именовал анекдотами, разумея под этим, что все они происходили в действительности, а не являются плодом искусного сочинительства.
Возможно, так оно и было. Порой могло показаться, что у него попросту не должно было найтись времени для посещений занятий в колледже или минимально необходимого всякому молодому, растущему организму сна — если разумеется, все эти истории в самом деле происходили с ним самим.
Они дополняли друг друга, и идеально. Лью был ориентирован внутрь себя, Нора — вовне. Лью любил ее с тихой страстью, близкой к безрассудству: присмотревшись, это можно было легко определить по его глазам. Нора любила его щедро и великодушно.
Я уже говорил, что среди астрофизиков института они были лучшей исследовательской командой. Двух мнений тут быть не может. Лью был доктором-астрофизиком. Нора — инженером-метрографом и статаналитиком. Ни ее веселость, ни актерские дарования Лью не имели ничего общего с тем, что им ничего не стоило провести полгода вдвоем на исследовательском корабле, дрейфуя в облаках межзвездной пыли — и принести на базу в полтора раза больше данных, чем любая другая команда. А впрочем, может, и имели — не знаю. Когда кто-нибудь в институте спрашивал об этом, Лью уклончиво и медленно отвечал:
— В этих жестянках место для танцплощадок не предусмотрено. Так что и поработать можно…
Мы всегда полагали, что это — одно из наиболее широко цитируемых высказываний Лью. Большинство исследовательских команд состоит из тех, кого люди, пробавляющиеся торговлей сахарином, называют впервые замужем, и вы сами можете представить, какие шуточки могли последовать за этими словами на институтской вечеринке.
Кстати, вечеринки у нас были достаточно часто. Полгода уединения заставляют всех нас жаждать шума и толпы — самой большой, какую только можно собрать; методика же срочного сбора была отработана у нас почище, чем в армии. Каждой возвращающейся команде устраивалась поистине королевская встреча, а каждой отбывающей предоставлялась пара дней, чтобы прийти в себя после излишеств общения — для c`p`mrhh, что институтские медики найдут их годными для дальнейшего прохождения службы. Мы образовывали что-то вроде Ордена Праздника и Голода — все из академической среды, у всех очень мало сторонних знакомств, которые мы, впрочем, и не искали. Большинство из нас были женаты. Или близки к этому. Наше братство искателей, как выразился однажды Лью, пополнялось парами.
Стихийные силы Вселенной унесли немногих из нас. И потому исчезновение Норы и Лью по нам ударило. Даже Совет попечителей, ведавший исследовательской программой и с олимпийским спокойствием оповещавший мир о ее успехах, на этот раз смягчился и сумел-таки изыскать финансы для одновременной отправки десятка кораблей.
Официально — для ускорения работ по программе и, таким образом, ради дальнейшего накопления человеческих знаний о Вселенной; однако оказавшимся на борту этих кораблей как-то стало известно, что если на этот раз будет получено не слишком много рутинных научных данных — это является всего лишь естественным временным падением извечно нестабильной кривой человеческого прогресса.
Итак, мы убрали с кораблей большую часть исследовательской аппаратуры, освободив тем самым место для третьего наблюдателя и необходимых ему запасов воздуха и продовольствия. Задачка была не их легких, но решение ее означало, что мы сможем провести более долгий поиск и быть несколько повнимательнее. Оснащенные таким образом, мы оставили институт далеко позади и сосредоточились в секторе, где исчезли Гарвеи — секторе глубиной в какую-то сотню светолет, содержащим, по нашей оценке, до ста тысяч небесных тел, на которых мог потерпеть крушение их корабль. И начались поиски.
Там, где, по идее, вообще ничего не должно было быть, мы наткнулись на блуждающую глыбу. Она слепо перла сквозь бесконечность — каменюга диаметром в добрую тысячу миль. По мере того, как мы приближались к ней, показатели ее массы менялись самым диким образом. Доззен, наш дополнительный наблюдатель, показал мне цифры.
