На следующее утро гонец ускакал к войску, а Аркадий вернулся к рутине серийного строительства ракет. Стало ясно, что весь процесс нужно перестраивать, разбивать на более простые операции, вводить прокат, для начала — меди. Много чего надо было делать, да вот проблема — у попаданца на Украине встал во весь рост, куда ж без этого, еврейский вопрос, требовавший его присутствия. И перекладывать на кого-либо решение этой проблемы было никак нельзя. Как и бросать доделку ракет или передоверять это дело другому. А в отличие от некоторых героев фэнтези, раздваиваться Аркадий не умел, хотя имел славу крутого колдуна.
Надоевшая, ставшая нудной работа вогнала попаданца в депрессию. Хотя было у него подозрение, что не только проблемы перевода производства в серийное виноваты в его плохом настроении. Пытался развеяться, но даже купание в Дону помогало слабо. Заняться же интенсивными тренировками в боевых искусствах, в частности фехтованием не было времени. Большую его часть съедала работа.
Атаман Петров, собрав дополнительный отряд и припасы, вместе с тремя сотнями запоздавших черкесов отбыл на соединение с основным войском. Попаданец поначалу планировал ехать с ним, однако пришлось задержаться на лишних семнадцать дней. К решающему сражению в приграничье он уже безнадёжно опаздывал, но доверить работы никому не мог. Разве что Срачкоробу, но у того самого депрессия была не меньше, а как бы не побольше, чем у Аркадия, взваливать на него ещё и руководство было бы жестоко.
Вернулась специальная станица из Москвы, извещавшая царя о начатой казаками войне с Речью Посполитой. Возглавлял её брат Калужанина, Потап Петров. Не застав азовского атамана дома, он перебыл в городе ночь и поскакал к войску. Однако другу брата всё рассказал без утайки.
— Принимал нас, на сей раз, сам князь Черкасский, времени много уделил нам, казакам. И на прожитие как никогда обильно дали. Уважительно беседы вели, даже сам наиглавнейший боярин, я такого и не припомню. Он всё расспрашивал о казачьих договорённостях с крымскими татарами. Ну… усомнился, что они будут надёжными союзниками в войне с поляками. Я заверил, что мы и сами агарянам неверным не доверяем, пригляд за ними имеем.
Атаманы понимали невыгодность союза с казаками для многих мурз. Поэтому татар в бою использовать не только не планировали, а даже к полю боя их подпускать не собирались. Во избежание соблазна предательства. Оставалось надеяться, что крайне заинтересованный в союзе хан сможет удержать своих подданных в рамках договорённостей.
Москва атаку на поляков одобрила, хотя князь и усомнился, что казакам удастся одолеть такого сильного врага. В этом году Россия участвовать в боевых действиях пока не планировала. Уж очень страна была истощена неудачной Смоленской войной. Правительство предпочло сначала посмотреть, чем закончится битва казацкой и польской армий. Но, на всякий случай, полки западного строя, дворянскую конницу, несколько позже и стрельцов, князь Борис обещал выдвинуть к границе Великого княжества Литовского. Блокируя таким образом возможность помощи полякам от литовцев.
Спросил князь и о предсказании погоды: — Точно ли будет в сем году засуха?
Станица, прибывшая в Москву прошлой поздней осенью, предупредила о грядущих лютых морозах и засухе летом. Морозы случились, действительно, очень сильные, теперь был основательный повод тревожиться за урожай.
— Всё в руке Господней! — отвечал Потап князю. — Однако да, есть такая опасность. И к сильным морозам в следующую зиму лучше бы приготовиться заранее.
Глава Посольского (и Стрелецкого, и…) приказа информацию к сведению принял, станице лишний раз милость выказал.
Но, как ни надо было спешить Аркадию, оставить ракеты недоделанными или смириться с их сомнительным качеством он не мог. Поэтому продолжал стоять над многогрешными душами кузнецов, пороховщиков, сборщиков, понукая их к исполнению работ только на отлично. Здорово ему в этом помог друг, Срачкороб, чьё знаменитое чувство юмора начало опять просыпаться на страх всем лодырям и неумехам. Стать объектом его шуток? Да лучше к медведю в берлогу с голыми руками залезть!
Лагерь возле побережья Ак-дениз (Мраморного моря), 22 муххарама, 1048 года хиджры (5 июня 1638 года).
— …нашёл его с трудом. Очень сильно Истамбул пострадал, половина города сгорела, не меньше. От наших казарм один пепел остался, теперь выжившие воины Аллаха в Еникале расположились, крепость уцелела.
— И как он тебя встретил? — поинтересовался новый великий визирь Зуграджи-паша, не так давно возглавлявший оджак.
Стоявший перед всей верхушкой армии оджака и новоизбранным султаном Исламом янычар чуть замешкался с ответом. Молодой, с ещё скудной бородой, не успевший обзавестись дорогим трофейным оружием и роскошной одеждой, в которой пристало появляться перед глазами светоча вселенной падишаха. Стоял он, разумеется, вполне свободно, тянуться, как гяуры в своих новомодных войсках, янычары не могли в принципе. Больше всего ему хотелось сейчас побыстрее отсюда выйти. Вздохнув, янычар ответил:
— Настороженно. Удивился, когда увидел. Прав был чорбаджи,[3] когда предупреждал об осторожности. Уж не знаю как, но всех янычар, что выжили при пожаре Истамбула или пришли из Буды, убедили, что новым султаном должен быть сумасшедший Мустафа, да продлятся годы его. Хотя все знают — управлять страной он не может. О Вас, великий и непобедимый, — янычар упал ничком на ковры в султанском шатре и закончил фразу, уткнувшись в его ворс, — и слушать не хотят. Готов понести наказание за такие дерзкие слова.
— Не за что тебя наказывать, воин. Ты выполнял волю пославших тебя командиров и слова передаёшь чужие, о которых нам надо знать! — милостиво ответил ему Гирей. Правда, даже в неверном свете масляных светильников было видно, что ответ его не порадовал. — Можешь встать на ноги и продолжить рассказ. Мы не гневаемся на тебя.
Янычар быстро выполнил приказ султана и продолжил рассказ.
— О, повелитель мира, я честно рассказал своему бывшему другу, что весь оджак, всё вышедшее в поход с прежним султаном войско, единодушно поддержало выполнение его воли, избрание Вас падишах, халифом и султаном. Но он, порождение рака и собаки, осмелился лить на Вас слова хулы, повторить которые мои уста не способны!
Янычар опять бухнулся лицом в ковёр. Храбрец, как и большинство янычар, он сейчас трусил, как никогда в своей короткой жизни. Знал — случалось, султаны отправляли на казнь и за меньшие дерзости.
— Прекрати падать на ковёр! — прорезалась в голосе Гирея нотка недовольства. Не успевший обжиться в новом, сверхвысоком ранге, он прекрасно понимал чувства разведчика, вынужденного докладывать ТАКОЕ самому султану. — Мы уже высказались, что на тебя не гневаемся. Продолжай.
— Объявленный в Румелии султаном Мустафа, как все там говорят, ничем не правит. Сидит в своём дворце у окна на Белое море и бросает в воду золотые монеты, думая, что кормит рыб чем-то особо вкусным. Правят, так мне сказали, Еэн-паша, бывший бейлербей Румелии, объявивший себя великим визирем, и каймакам Стамбула Мусса-паша. Он как был каймакамом, так и остался, только ещё и должность сердара (главнокомандующего) себе присвоил. Большая часть янычар, будто заколдованные, им верны. И… — янычар помялся, собираясь с духом, — они готовы воевать с нами.
— Ты не опасался, что он тебя попытается схватить и выдать своим командирам, порождениям нечистого животного в человеческом облике? — вступил в разговор новый великий визирь, даже не испросив на это разрешение у султана. Несколько зорких глаз в шатре заметили при этом тень неудовольствия мелькнувшую на полном султанском лице.
— О, нет! — без раздумий и сомнений ответил воин. — Мы ведь в аджеми оглан[4] из одного села попали, всю учёбу рядом спали и ели из одного котла, в поход на бунтовавших арабов вместе ходили. Не мог он так поступить!
Султан и визири улыбнулись наивной горячности молодого человека. О способности человека, вроде б самого храброго и верного, к предательству, причём коварнейшему и подлейшему, они знали не понаслышке.
— Так возвращаться к границе, которую он призван охранять, Еэн-паша не собирается? Никто о таком не говорил?
— Нет, повелитель! Наоборот, войска к проливу подтягиваются, появилось много татарской конницы, буджакская орда пришла, ходят там слухи, что они в Добруджу перекочевали, там теперь живут. А узурпаторам трона за разрешение поселиться на тех землях они обязались служить. В городе много гяуров из окрестностей появилось, с жалобами на бесчинства ногаев, но Еэн-паша и Мусса-паша ничего для наказания грабителей, убийц и похитителей людей не делают. А тут ещё по Румелии пошли отряды ростовщиков, собирающие особый военный налог, отбирают у людей последнее. Если нечего отбирать, хватают и увозят детей. Стон и плач по всей Румелии стоит. Они ведь заплатили недавно покойному султану, урожай ещё не вызрел, очень плохо местным райя приходится.
