А народ у нас, кстати, понятливый. Если всё правильно объяснять и показать, что никакого кумовства у нас нет и кара неотвратима для всех. И точно так же, как спящего на посту во все времена казнили перед строем, так тут всех, кто позволял себе вольности на ответственном посту, расстреливали публично. Объяснив перед этим личному составу, что сей персонаж, своими действиями или бездействием, поставил под угрозу их жизни и здоровье, ведь из-за него, к примеру, они могли остаться без теплых вещей, валенок и прочего на жесточайшем морозе. Или без усиленного «северного» пайка.
Солдаты же, в свою очередь, быстро смекнули что к чему, и уже не сдерживали себя в докладах наверх относительно недостойного поведения, к примеру, того же начальника вещевого склада. К примеру, если этот начальник склада начнет что-то там мутить и гнать подотчетный товар налево, то доклад командованию поступит незамедлительно. Прямо от помощника начальника склада и поступит, ведь иначе их расстреляют вместе. А если помощник в «доле», то и без него найдется десяток внимательных неравнодушных глаз. Осуществлять хищения и пить водку на работе стало вдруг смертельно опасно. За все эти «художества» тоже стреляли на раз-два. Не говоря уж о количестве расстрелянных по итогам регулярных ревизий. А проверяющим уже не расскажешь, что, мол, «крысы поели». Поели? Не принял меры и допустил? Пожалуйте бриться!
Конечно, расстреливали только в самых вопиющих случаях, когда нужно было показать строю, а так, за более мелкие прегрешения, виновных ждали мрачно-знаменитые 13-ые Особые отдельные батальоны Инженерно-Строительного корпуса, в которых как раз такого рода каторжники и собирались. Людьми каторжники не считались, а были «условно-казненными лицами», без прав и даже без имени. Лишь номера, худая одежда, да паршивая пайка. Их одевали ровно настолько, чтобы они немедленно не замерзли насмерть и могли работать, и кормили ровно настолько, чтобы хватило сил до завтра. И так изо дня в день на самых жутких работах, куда обычных солдат и рабочих посылать не с руки.
Нет, и там можно было как-то отличиться, получить послабление режима, за которым последует перевод в обыкновенные арестантские роты, а там глядишь, за ударный труд и примерное поведение могло и условно-досрочное освобождение замаячить, но большинство так и гибли в этих 13-х ООБ ИСК. И таких 13-х ООБ ИСК хватало по всей Империи. В каждой Особой отдельной бригаде ИСК таковой "особый" батальон имелся. А бригад таких уже было больше тридцати.
Причем, обычные каторги уже практически опустели, а те, которые что-то добывали, были переведены в подчинение Тринадцатого Особого Главного Управления Инженерно-Строительного корпуса Армии Единства. А уж «Тринадцатка» открыла свои широкие объятия для всего отребья — воры-рецидивисты, революционеры, убийцы, бомбисты, насильники и прочая злачная публика сразу после следствия и приговора отправлялись, как они говорили, «на тринадцатые хлеба», минуя традиционные места отсидок. Кирку или лопату в руки и вперед.
Конечно, это не было тайной. Об этом свободно печаталось в прессе, случались даже дебаты в Государственной Думе, но общественное возмущение попытками спасти насильников и убийц от кары было столь велико, что всерьез эту тему уже никто не обсуждал. Да, и граф Суворин умело поддерживал общественные настроения на сей счет, часто очень ярко живописуя в прессе очередной случай убийства почтенного семейства с целью ограбления, или, какого-нибудь громкого изнасилования. Да так, что у обывателя кровь жилах стыла!
Неудивительно, что подданные тут же преисполнялись благодарностью к Михаилу Второму за то, что при нём в городах и на дорогах Империи был наведен порядок.
Собственно, понятно, что 13-ки подчинялись командованию ИСК сугубо функционально, в рамках поставленных производственных задач. Охраной же «спецконтингента» и заботой о нём занималась Внутренняя Стража под отеческим присмотром Отдельного Корпуса жандармов. Со всеми вытекающими для «сидельцев» последствиями. Так что многие из числа попавших в 13-ые ООБ ИСБ вспоминали обыкновенную каторгу, как рай на земле. А уж про «ужасные условия» в поселениях политических ссыльных и говорить не приходится, ибо не было больше таких поселений. Ссылка для политических предусматривалась только в одну сторону — в Мексику или в Гватемалу. А такую ссылку нужно было ещё заслужить. Остальным же «политическим», в случае их отказа от прекращения насильственной борьбы с Империей, была только одна дорога — в «Тринадцатку».
Но если «политические» хотя бы могли в любой момент подать прошение на Высочайшее Имя и раскаяться, вернув себе тем самым свои гражданские права, то у уголовников и прочих расхитителей такой возможности не было.
Дорога в один конец.
Утилизация мусора.
— А во Владике погода лучше?
Фон Шварц рассмеялся:
— Когда я, милостивый государь, выезжал из Владика, там хоть и было морозно, но светило солнце, а на небе не было ни облачка.
Принимающий высокое начальство Голенкин усмехнулся.
— Ну, тот тоже иногда так бывает, Алексей Владимирович, уж поверьте.
Гость не стал возражать.
— Верю. И надеюсь, что погода в ближайшие дни будет нам благоволить. Я собирался осмотреть состояние укрепрайона, и, в особенности, то, что успели построить за то время, пока меня здесь не было.
Командующий УРом пожал плечами.
— Конечно, всё посмотрим и осмотрим. Но только после окончания бури, иначе заметёт нас где-то в холмах, а когда найдут — будет уже поздно. На Сахалине погода очень коварна. Благо все основные узлы укрепрайона обладают известной автономностью и могут месяц воевать и жить изолировано от внешнего мира, значит, они устойчивы и к капризам погоды.
В дверь постучали.
— Ваше превосходительство. Чай, коньяк и всё полагающееся случаю. Банька топится.
Кивок генерала.
— Спасибо, голубчик. Проследи там.
— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, всё будет в самом лучшем виде, вы же меня знаете.
Штабс-капитан козырнул и исчез за дверью.
Фон Шварц крякнул.
— Он, что же у тебя, из «зеленых»? С чего вдруг «превосходительство»?
Голенкин усмехнулся в бороду.
— Ну, не всем довелось повоевать в Великой войне. Так что я для него «превосходительство» пока, а не товарищ генерал. Ничего, придет и его время. Зато хороший организатор делопроизводства, да и в прочих задачах весьма проворен.
Гость пожал плечами.
— Ну, не знаю. А, где, кстати, твой любимчик капитан Николаев? Ты же с ним всю войну прошёл, ещё с 14-го.
Хозяин развел руками:
— А у него жена сегодня рожает, я его к ней и отпустил. Чего он тут будет в приёмной на стены лезть от переживаний?
Фон Шварц согласно кивнул.
— Да, так с ним что-нибудь нехорошее приключиться может. А как у вас сейчас с родильным домом?
Голенкин с гордостью ответил:
— Летом достроили новый большой и, главное, теплый родильный дом. С Большой земли прислали и всё необходимое оборудование, и врачей, и сестёр милосердия.
— Прекрасно. И много нынче у вас рожают?
— Только за январь трое. А так, вообще, девять офицерских жён на сносях, плюс жёны унтер-офицеров УРа, а там уже порядочное количество. Плюс роддом принимает рожать и местных жительниц, так что они там точно не прохлаждаются.
— Дело хорошее. Что-то с Большой земли роддому нужно?
Кивок.
— Подполковнику медицинской службы Горшенину нужно всегда, всего и побольше. Уверен, что список желаемого у него готов в любой час дня и ночи. Впрочем, его озабоченность понять я могу, ведь гарнизон растет с каждым месяцем, да и население прибывает на остров постоянно. Вчера вот только поезда доставили горно-стрелковый батальон полного штата и комплектации, а с ними ещё 56 человек переселенцев.
Фон Шварц дожевал последний бутерброд и, запив его чаем, деловито потёр руки.
— Ну-с, Фёдор Ильич, пока топится банька, не пройтись ли нам обзорно по карте острова? Что сделано, что планируется сделать и прочее.
