Поскольку Бубнов уже давно сообразил, что если «загробная жизнь» начинается именно с момента биологической (а для кого-то, возможно, и клинической) смерти, то и могилы здесь, соответственно, должны быть пустыми. Памятники стоят, как чисто архитектурное изделие, под ними же – никого.
А по «параллельной» земле бродят или даже и не бродят, а занимаются чем-то другим, то ли вправду покойники, то ли существа, которые следует называть как-то иначе. Артефакты, фантомы или вообще «неопознанные псевдобиологические объекты».
Короче, тайна сия велика есть, и за пару суток ее не разрешить. Тут впору создавать специальный научно-исследовательский институт. Или – «не научно».
Зато невыносимо горько было, что друзей так и не нашли. И следовало, трезво размышляя, признать, что и впредь не удастся. Если даже они и живы, то так и останутся там, где оказались, а если вдруг и вернутся, то с тем же успехом и через год, и через десять, а то и сто лет. В общем, на войне как на войне.
Полковник такой-то не вернулся с задания и признан без вести пропавшим с сохранением оклада жалованья вплоть до истечения определенного законом срока, когда безвестно отсутствующий начинает считаться безусловно погибшим. Тоже со всеми вытекающими…
Но для успокоения совести и чтобы не упустить самого последнего шанса, по всему маршруту, через каждые сто километров, сбрасывали на парашютах портативные светорадиомаяки, излучающие мощный, практически всеволновой радиосигнал, который возьмет любой приемник, от автомобильного до армейского, километров на двести. Так что все они работали с двойным перекрытием. А еще по ночам с получасовыми интервалами выдавали по три серии длинных и коротких вспышек, соответственно через две, четыре, шесть секунд.
Что-то на коде разведчиков это значило, но Максим не вникал. Главное, что в мертвом, допотопно темном мире этот сигнал должен быть заметным не меньше чем километров на двадцать, а если с отражением на облака, так и дальше. Батарей в маяках хватит как минимум на полгода. И еще в каждом были оставлены записки.
Пожалуй, это все, что можно сделать для друзей, если они еще существуют где-то поблизости. Так сбрасывают последний контейнер десанту, с которым потеряна связь. И переходят к текущими делам.
Проскользнув в разделяющий миры проем пространства-времени, «Святогоры» приземлились на аэродроме, где их не встретил никто, кроме обычной команды обслуживания.
– А ты что же, думал, их высочество будет целый день здесь сидеть, с нетерпением ожидая нашего возвращения? – желчно поинтересовался Чекменев, когда Максим осторожно выразил некоторое недоумение по этому поводу. – Запомни, господин подполковник, на будущее: то, что лично тебе кажется невероятно важным, другие воспринимают совершенно иначе. И тем более иначе, чем больше должностных ступенек вас разделяет.
Генерал пояснил свою мысль извилистым движением ладони снизу вверх.
Бубнов эту максиму[37] знал по личному опыту и без специального разъяснения, но на эмоциональном уровне все равно казалось, будто окружающие должны быть более чутки, особенно в вопросах жизни и смерти.
– Не горюй, парень, что уж теперь поделаешь, – некоторую чуткость Чекменев все же проявил, – искать ребят мы, конечно, не перестанем. Вот сегодня же напрягу Маштакова так, что мало не покажется. А пока поехали ко мне. Посидим, как водится. Досталось тебе крепко, особенно с непривычки. Да и у меня годы, видать, уже не те, чтобы по три дня не спать и в небесах по восемь часов трястись. Устал как собака…
– Кстати, Игорь Викторович, – спросил Максим, чтобы разрядить обстановку, – почему критерием усталости вы выбрали собаку? Лошадь, по-моему, куда больше устает…
Чекменев улыбнулся слегка.
– Да кто ж его знает. Говорят так. Наверное, собака просто гораздо нагляднее умеет демонстрировать усталость. Набегается, язык вывалит, дышит тяжело и смотрит жалобными глазами. А лошадь, да, конечно…
Генерал, кстати, сейчас действительно больше напоминал измученную собаку. Само собой, досталось ему. И физически, и в еще большей степени морально. Ответственность, куда денешься. Кроме того – возраст! Разницу в пятнадцать лет доктор воспринимал пока что очень серьезно.
Поехали, к удивлению Максима, не в тот особнячок, который Чекменев занимал на базе, а в его городскую квартиру. Такое как-то не было принято в кругах старших офицеров Управления. Время проводили или в Собрании, или в заведениях, считающихся подходящими для дружеских застолий, а домой обычно не приглашали.
Хотя, конечно, дом у генерала был вполне условный, то есть ни жены, ни детей, ни домочадцев Максим там не увидел. Да и были ли они вообще у Игоря Викторовича?
А в качестве помещения, в котором можно провести время, – вполне прилично. В одном из арбатских переулков стоял очень не рядовой конструкции особнячок, наверняка выстроенный между 1890 и 1910 годами. Окруженный высокой железной оградой, с контрольно-пропускным пунктом у ворот. За ними, на территории, – длинная аллея к крыльцу, заросли туй и сосен по бокам, клумбы с уже отцветающими гладиолусами и флоксами. Тихо, спокойно, будто и не центр города рядом. Умеют люди устраиваться.
Чекменев опять легко понял настроение доктора.
– Что, нравится? А только так и можно жить. Когда за бортом сплошные треволнения, ощутить пусть и относительную, а все же надежность очень по делу. Хотя ни от чего, на самом деле, это не спасает. От себя же не убежишь, так?
– Да как вам сказать. Мне до последнего момента убегать и не требовалось. Это когда с вами начал серьезно взаимодействовать, подобные мысли появились.
– Ладно, уел, уел, молодой, – похлопал его по плечу Чекменев, доставая из кармана брюк длинный ключ от входной двери. Швейцара почему-то здесь не было. Этакого с бородой и нашивками за двадцать пять лет беспорочной службы на рукавах ливреи. Что Максиму показалось странным.
– Однако хоть и уел, а не прав ты. Ни одному человеку извне навязать невозможно ничего. Хотел бы ты жить жизнью тихого пейзанина или даже доктора в серьезном заведении, вроде медсанчасти Академии, ею бы и жил. Ни я, никто другой тебя бы не тронул. Остальные-то твои коллеги как жили, так и живут, нет? Кто на госслужбе, кто частной практикой удовлетворяется.
Максим был вынужден согласиться, что да, именно так дела и обстоят.
– И Вадима никто за ворот не тянул, вполне мог тоже простым армейским доктором остаться…
Хоп! Бубнов дернулся внутренне, но сумел промолчать.
Вот оно как, оказывается? Вадим тоже армейский врач? И ни разу не проговорился? То есть моментами его познания в некоторых специальных вопросах казались слишком уж…
