— Что зенками хлопаешь, олух? — издалека донесся до него суровый голос Захара. — Он, смотри, нормальные люди уже верхом давно, а ты еще порток не подвязал!
«Малюта уже у старшего, — моментально понял Середин. — В дорогу собирают».
— Давай, давай, шевелись! Хорошо хоть, не девка ты, давно бы все с голоду завыли.
— Утро доброе сему дому! — громко поздоровался ведун.
— И ты здрав будь, кузнец! — моментально откликнулся мужик. — Как насчет сбитеня горячего?
— Сбитеня в дорогу? А что, дело хорошее.
— А расстегаев щучьих? — поинтересовался бородач, отворяя створку ворот. — Благодарствую тебе за петлю, Олег. Аккурат на старое место легла. Умелые у тебя руки, кузнец. Не то что у этого… — Захар закрутил головой: — Ты еще здесь? В хлев беги, сказываю, кобылу саврасую седлай.
— А покушать? — с надеждой поинтересовался мальчишка с всклокоченными волосами, в косоворотке без единой пуговицы на вороте, опоясанный толстой веревкой с узлом на боку.
— Коли собраться успеешь, обормот, пока Лабута не поспел, тогда и поешь!
Олегу же хозяйка вынесла большой ковш горячего сбитеня и не менее горячий расстегай, из разорванной спины которого проглядывали белые кусочки рыбы, кольца лука и желтоватые ломтики репы. Похоже, Лада ухитрилась подняться еще раньше ведуна, коли снедь у нее такая свежая. Середин спешился, оставив лошадей за воротами, с удовольствием заморил червячка, после чего поклонился хозяйке в пояс:
— Спасибо за угощение, Лада свет батьковна. Давненько такой вкуснятины не пробовал.
— Да чего там, — зарделась хозяйка.
Захар тоже заметно приосанился, услышав похвалу своей жене, и снова зарычал:
— Да откуда же ты таким уродился?! Покладь мою котомку на место! Сума твоя на крыльце, и торба с ячменем. Ты почему в одном поршне?
— Дык, развязался второй, дядя Захар.
— Так шо теперь, всю жизть в одном сапоге ходить станешь?
— Утопленника-то убрали? — отвернулся ведун, чтобы не видеть этой бестолковщины.
— Есть такое дело, — сказал старший. — Под лещину татя зарыли. Мужики так прикинули, расти лучше станет. Орехи в хозяйстве сгодятся. Поршню надень, тютя!
Громко захлопав крыльями, на воротный столб опустился черный с красным хвостом петух и закукарекал с такой радостью, что у ведуна заложило уши. Борясь с соблазном огреть его плетью, Середин покосился на хозяина и тихо зашипел на птицу:
— Пошел вон отсюда! — Петух в ответ снова заорал.
— Оседлал, дядя Захар! — радостно сообщил мальчишка. — Я пойду, поснедаю?
— Пояс у Трети[6] возьми и косарь, — ответил старший. — Да стеганку найди в сундуке, что в сенях. Да не в окованном, а старом, с одной ручкой. Шапка твоя где?
— У деда Рюрика забыл.
— Тьфу, напасть. Ладно, тоды ушанку проси у Лады. Может, даст чего из старья.
— А поснедать?
— Сотоварищи накормят, коли заслужишь. Вон, Лабута едет.
И правда, со стороны ворот на кауром скакуне приближался рыжебородый бортник в овчинной безрукавке, с заткнутым за пояс топором.
— Здравы будьте, люди добрые, — поприветствовал он. — Вроде как с петухами трогаться собирались?
— Ну уж нет, — покачал головой ведун. — Пусть этот горлодрал тут остается.
— И то верно, — расхохотался мужик. — Нам бы чего ощипанное с собой. А, Захар?
— Вон, цыпленка берите ощипанного, — предложил старший. — Всё, Малюта, в седло садись. Давайте мужики, поезжайте. Надеюсь, за день обернетесь. И осторожнее там. Так получается, неспокойным край наш оказался. Половцам не попадитесь.
— И на том спасибо, — натянул поводья Лабута, глядя как со двора выезжает Малюта верхом на светло-гнедой молоденькой кобылке, в ватнике, с огромным ножом на поясе и чересседельной сумкой перед седлом. — Давай, цыпленок, вперед поезжай. А то свалишься, мы и не заметим. А ты, я вижу, одвуконь?
Последний вопрос относился уже к Олегу, и ведун кивнул:
— Привык с заводными странствовать.
— Тут пути-то на день всего.
— Всё едино с заводным спокойнее.
— Может, и так, — не стал спорить бортник и кивнул Захару: — Ну, тоды мы тронулись.
— Счастливого пути, — махнул рукой тот и закрыл створку ворот.
Вместе с первыми петухами поднялось и ленивое осеннее солнце, почти мгновенно растопив иней, но всё равно почти не прибавив тепла. Чавкая копытами по размокшей от дождей дороге, путники добрались до леса, стали подниматься на холм.
— Скажи, Лабута, — спросил Олег, — а много тут у вас деревень окрест?
— Не то что много, — вздохнул рыжебородый, — зато почитай все родичи. Все вместе при дедах с Белоозера отъехали, вместе Коловороты встречаем да зиму провожаем, вместе Ладу да Триглаву величаем. Да и коли парни с девками женихаются, так тоже меж соседями дело крутится. В Елец али Кшень за женой али мужем ведь не отправишься, сам понимаешь. Так что не боись, всё едино за обиду нашу встанут, не отмахнутся.
— Это верно, — кивнул ведун. — Коли все родичи, то бросать друг друга грешно. Да и когда не родственники — всё едино лучше вместе держаться. Так много селений-то в здешней земле?
— Селезни тут недалече, за лесом зараз налево тропа пойдет. Глазок от мельницы по правую руку будет, Горелово за ним. Стежки, Козлов ближе к Кшени срублены, Долгуша еще останется да Сурава наша.
— Пять, шесть, семь, — закончил загибать пальцы Середин. — Ну, коли с каждого поселка по три десятка ратных, то меньше полутора сотен никак не выйдет. А с полутора сотнями мы и Чернобога из-под земли достанем да бороду ему выщиплем. Ну, давай, Малюта, погоняй! Что ты, как мертвый? И так застоялись лошади. Гони!
На рысях лошади промчались через сосновый лес минут за пятнадцать, после чего трое путников повернули налево, галопом пролетая над длинной лентой заливного луга, раскинувшегося по сторонам от прозрачного мелководного ручья. Когда позади осталось километров пятнадцать, лошади начали задыхаться, и путники перешли сперва на рысь, а затем на широкий шаг. Где-то еще через час впереди показались высокие деревянные стены — ручей впадал в реку аккурат вдоль одной из стен деревни,
— Чегой-то тихо в Селезнях ныне, — насторожился Лабута, привставая в стременах. — Ни тебе лодок на воде, ни баб у мостков, ни мужиков в поле. Самое ведь время под озимые пахать, коли не припозднились уже…
Олег промолчал, чуя недоброе.
Всадники опять перешли на рысь. Дорога отвернула от ручья, обогнула заболоченную ложбинку и направилась прямо к воротам. К воротам распахнутым, никем не охраняемым.
От селения не доносилось ни мычания скотины, ни стука топоров или звона молота, ни криков переговаривающихся издалека людей. Ничего.
