Внизу слышался топот ног и громкие голоса мужчин и женщин. Шаги послышались и на лестнице, ведущей на второй этаж. Невольно я скосил глаза на меч, лежавший чуть поодаль, на вскочившего Алексея.
Что-то в последнее время мой княжеский терем стал сильно походить на западню…
– Она убита! – закричала какая-то из женщин, поднявшаяся первой. – Она убита! Она мертва!
Женщина эта спала рядом с Рогнедой. А минуту назад она, переворачиваясь с боку на бок, открыла глаза и увидела, что горло у лежащей поблизости бывшей полоцкой княжны, а ныне неудачной убийцы и самоубийцы перерезано от уха до уха, и кровь темной лужей растеклась по полу. Оказывается, крови в Рогнеде оставалось еще достаточно…
– Иди посмотри, князь, – кричали мне возбужденные люди, но я отказался и не пошел. К чему? Что интересного там смотреть? Если горло перерезано, то помочь уж точно нельзя. Да и разве стоило бы помогать?
Но стало ясно, отчего ушел со двора Жеривол.
– Седлайте коней, – сказал я, обращаясь к старшему среди ближних дружинников Фрюлингу. – Десяти человек достаточно. Пусть лошади будут хорошие: ехать тут недалеко, но может быть, придется пуститься в погоню.
Погони не понадобилось – мы примчались к шатру верховного жреца раньше, чем он пришел туда сам.
Зачем Жеривол вообще отправился к себе в шатер после того, как зарезал Рогнеду, – непонятно. Я спрашивал его, но он отказался со мной говорить.
Думаю, что хотел забрать из шатра что-то очень для себя ценное. Там было что забрать – мы внимательно осмотрели шатер еще до прихода хозяина. Ящики и ящички с драгоценностями, с ядами и благовониями, с косметическими и лечебными мазями. Была тут клетка с попугаем в роскошных перьях – диковинка для здешних мест. Имелся набор оружия явно греческого или венецианского производства – изящный меч, кинжал и круглый щит, украшенный медным литьем завитушками.
Это было настоящее богатство, собиравшееся годами. Все это Жеривол таскал с собой по походам: можно представить себе, как он измучился. Ну вот, а теперь мучениям его пришел конец.
Дружинники во главе с Фрюлингом уже поняли, кто убил Рогнеду. Тот, кто помог ей совершить покушение на меня – дал ей ядовитую змею. Кстати, змеи тут тоже были: в углу шатра стояла корзина, накрытая тканью, а когда мы откинули ее, оттуда раздалось шипение – две змеи таращились на нас своими черными глазами-бусинками. Наверное, они тосковали по третьей – той, которая нашла свою смерть от руки Алеши Поповича.
А поскольку мои воины обо всем сами догадались, сдерживать их не имело смысла. Убийство было совершено в их доме – в княжеском тереме, где они жили. Это означало, что виновный и его родственники и близкие заслуживают смерти. Поскольку родных у Жеривола не было, гнев обратился на двух молодых жрецов, живших в его шатре. Не успел я оглянуться, как оба были без лишних слов, но с молодецким кряканьем зарублены на месте. Не знаю: может быть, эти два юноши были вовсе неповинны в преступлениях Жеривола…
Дружинники, отобранные Фрюлингом, были русами, а они вообще не любили жрецов. По понятиям русов, для того чтобы приносить жертвы богам, жрецы не нужны вовсе. По их мнению, это были лишние люди. А лишние люди по понятиям русов имеют только одну ценность – служить мишенями в боевой практике…
Мы не могли устроить засады – нас выдавали кони. Увидев их, верховный жрец убежал бы. Поэтому, обследовав шатер и оставив там два тела зарубленных жрецов, воины рассыпались по пригородному пространству, ловя Жеривола.
Когда через некоторое время его привели, он отказался разговаривать. Только смотрел с нескрываемой ненавистью и молчал. Наверное, он был рад наконец-то высказать мне свое истинное отношение, которое так долго принужден был тщательно скрывать.
Суд я устраивать не стал – незачем. События развивались далее почти без всякого моего участия.
Покушение на жизнь князя, убийство – этого было вполне достаточно для того, чтобы казнить человека. Единственное, во что я решительно вмешался, был вопрос о пытках.
Ко мне пришел воевода Свенельд и сурово потребовал, чтобы верховный жрец был подвергнут пыткам.
– И вся дружина этого хочет, – твердо добавил он.
– А почему? – задал я глупый вопрос, и Свенельд посмотрел на меня, как на ребенка. Впрочем, он часто так смотрел на меня, хотя сам не был умным человеком. Просто уж больно я был наивен в его глазах. Но он прощал мне эту наивность – ведь Свенельд оставался единственным в Киеве человеком, знавшим о том, откуда я сюда прибыл…
– Мы будем пытать его, – заявил воевода. – А ты будешь спрашивать, кто еще состоит в заговоре против твоей власти. Не в одиночку же Жеривол решился на такое! Нет, у него наверняка есть в Киеве сообщники. Нужно узнать их имена, даже если жрец умрет во время пытки.
– Говорят, он дружил с тобой, – сказал я в ответ. – Говорят, что Жеривол часто бывал гостем в твоем доме. Может быть, и ты знаешь тех, кто состоит в заговоре? Скажи мне, и не будем понапрасну мучить жреца перед казнью.
Глаза Свенельда потемнели от гнева. Он набычился и взглянул на меня исподлобья. Потом коротко зыркнул по сторонам, чтобы посмотреть, не послушивает ли нас кто, и ответил:
– Может быть, в твоем мире, откуда ты пришел, принято предавать своего князя. Может быть, у вас это – обычное дело. Но не здесь. У нас это не в обычае.
– Ой ли? – вздохнул я. – По моим наблюдениям, предательство свойственно всем векам и народам. В том мире, откуда пришел я, это весьма распространено. Но сдается мне, что и в здешнем это совсем не редкость.
Потом я спохватился, что могу обидеть ветерана. В конце концов, мои подозрения, родившиеся после доноса Канателеня, не оправдались. Свенельд сам предложил пытать Жеривола, чтобы установить изменников. Это ли не означало, что сам он непричастен?
– Прости меня, воевода, – сказал я. – Не хотел тебя укорять. Просто странно, что ты дружил с верховным жрецом и не заподозрил его в измене.
Но старого воина не так-то легко было сбить.
– Я дружил с Жериволом, – ответил он с достоинством. – Потому что был всегда согласен с ним. Мне по сердцу его преданность нашим богам. Я любил поговорить с ним о старине, о наших предках, об их обычаях, которые мы постепенно теряем. О кончине боярина Блуда я скорблю, ты знаешь, но мы с ним никогда не дружили по-настоящему. Блуд всегда был сторонником Византии, греческой веры, а мне это не по душе. Поэтому с Жериволом мы часто встречались и разговаривали. Но об измене и речи никогда не было. Он и сам понимал, что я зарублю его собственной рукой в случае чего…
Пытать жреца я не разрешил, чем немало разочаровал многих.
– Чего мы добьемся, если станем его пытать? – спросил я, когда с аналогичным предложением пришли ближние бояре и дружинники. Обвел взглядом стоящих и добавил: – Кроме того, мы же не уверены в том, что он вообще заговорит под пытками.
