«Сколько же тут мамок, нянек, бабок, шептуний, потешниц и прочих приживалок!..»
– Плисол?
Малолетняя царевна, несмотря на свои невеликие года, старательно пыталась претворить в жизнь наставления взрослых женщин: спину держать прямо, ходить с достоинством, говорить без спешки. Только брату это категорически не нравилось.
– Пришел, красавица, пришел. А ну иди сюда!
– И-ии!!!
Откинув свертки на лавку и подхватив Дуню на руки, он несколько раз крутанулся вокруг своей оси, вызвав к жизни довольный девчоночий визг. Опустил обратно на пол, по пути забрав у нее с головы небольшую шапочку, мимоходом дернул за одну из двух косичек и пощекотал за бока, получив в ответ новый взвизг и счастливую улыбку – нечасто, ой нечасто приходили гости к царевне Евдокии! В смысле гости мужского пола. А с Федором играть… Во-первых, он на целый год ее младше! Во-вторых, Федька вечно сонный да квелый – даже когда она забирает у него расписные кубики и пирамидки. Так что старший брат, разговаривающий с ней по-простому, с удовольствием играющий, обнимающий и даже несколько раз рассказавший захватывающую сказку, практически сразу покорил ее маленькое сердечко.
– А подалки плинес?!
Строгое лицо в исполнении пятилетней «малявичны» смотрелось так комично, что Дмитрий с трудом не захохотал. Чуть повернул голову, и никакого труда уже не потребовалось, а излишне любопытная нянька, увидев, как лицо царевича разом утратило живость и закаменело высокомерным холодом, отпрянула обратно за плотную занавеску, разделяющую «гостевую» светлицу на две части.
– Смотри.
Девочка плотно охватила ручками большую пузатую деревянную куклу и запыхтела.
– Тязолая!
– Ничего, мы вот так сделаем!
Чпок, чпок, чпок!
Непроизвольно открыв рот, изумленно-удивленная Дуня наблюдала, как одна расписная кукла под руками брата превращается в четыре.
– А это ее подружка.
Из второго свертка показалась на свет матрешка, раскрашенная в черно-красные цвета.
Чпок, чпок, чпок!
И там, где было недавно две куклы, разом стало восемь, схожих и в то же время абсолютно разных. Потом была веселая возня с новыми игрушками, требование новой сказки и даже забота о старшем братике.
– Хосес, я заплету тебе касиську?
– Касиську?..
Подслушивавшие (а заодно и подглядывавшие) мамки и няньки разглядели, как надулся и немного покраснел от еле сдерживаемого смеха старший царевич. Чуть отвернулся в сторону, успокоился, затем сел так, чтобы малолетней хозяйке было удобно, и даже сам снял свою шитую жемчугом тафью[68]:
– Ну заплети, похвастайся своими умениями.
Хоть и мала была царевна, а наставниц своих не посрамила: аккуратно (ну, как могла) расчесала тяжелые длинные пряди серебряным гребешком и достаточно ловко и быстро заплела их в одну большую толстую косу, схваченную светло-зеленой атласной ленточкой чуть выше середины спины.
– Воть!
Сбегав за небольшим серебряным зеркальцем, Дуня торжественно вручила его брату. Подергав за косу уже себя, Дмитрий тихо фыркнул, подтянув ожидающую заслуженной похвалы девочку себе на колени. Как-то излишне плавно провел руками вдоль ее позвоночника, задержал ладонь у головы, легонько коснулся губами подставленной щечки.
– Ты моя красавица, ты моя умница!
Увы, все хорошее рано или поздно подходит к концу – вот и сейчас полуденный колокольный звон подвел черту под играми с сестрой. Разом погрустневшая Евдокия за руку проводила брата до ближайшей няньки, где насупилась еще сильнее и резко убежала обратно, утешаться новыми куколками. Следуя дворцовыми переходами к себе в покои, где в ожидании своего ученика наверняка уже истомился бедный (к тому же еще и чересчур усердный) духовник Агапий, царевич рассеянным взглядом отмечал все признаки скорого приезда своей будущей мачехи, Гошаней свет Темрюковны. Разом «посвежевшая» окраска многочисленных витых столбцов и перил; из небольшого закутка убрали несколько бочек, стоявших там едва ли не с прошлой зимы; засыпали землей едва заметную водоотводную канавку в земле, о которую вечно спотыкались лошади…
«М-да, она ведь и жить рядом будет, в покоях царицы. И на семейных обедах тоже будем восседать: я по правую руку отца, а она по левую. Вот ведь не было печали!..»
По уже укоренившейся привычке тихо зайдя в покои, Дмитрий вопросительно глянул на подскочившую на ноги Авдотью (ждет?), получил утвердительный кивок и почти без остановки прошел далее. Миновал крестовую, с удивлением обозрел пустоту комнаты для занятий и замер на месте, видя, как духовник выходит из его опочивальни. В душе плеснулось что-то темное, а отец Агапий перешагнул порог, брезгливо неся перед собой большой лист бумаги, густо исчерченный непонятными ему рисунками и значками. Увидев своего подопечного, монах первым же делом сурово нахмурился и подошел еще ближе. После чего и вопросил, тряся подробную схему Посольского приказа так, словно в руке у него была не обычная бумага, а что-то донельзя мерзкое и отвратительное, наподобие порядком разложившейся и завонявшей крысиной тушки:
– Ответствуй, отрок, что это такое?!
Стараясь задавить и утихомирить само по себе заполыхавшее силой средоточие, Дмитрий коротко и притом совершенно правдиво ответил:
– Мои записи. Кто дозволил тебе искать в опочивальне и читать их?
Проигнорировав вопрос, чернорясник шагнул еще ближе, нависнув над хозяином покоев:
– Уж не богопротивные ли письмена ты творишь? Печати магические, знаки неведомые, бесовские… А ну, отрок, ответствуй своему духовному отцу, кто тебя сему научил?!
Злоба мягко толкнулась царевичу в виски и выплеснулась через глаза, на краткий миг соединив их невидимой связью, – и у Агапия разом зашумело в голове. Стало мокро под носом, вдобавок комната поплыла, словно после крепкой медовухи…
– Как смеешь ты, чернец, учинять мне допрос!
Царевич сделал шаг вперед – и это тут же отозвалось духовнику усилившейся слабостью и болезненным трепыханием сердца.
– Пес поганый!
Горло священника перехватило стальным обручем, не давая сделать даже мало-мальского вдоха, а по щекам потекли слезы. Кровавые слезы!.. От двери в переднюю раздался тихий вздох, затем бледная как мел Авдотья низко склонилась перед своим господином, одновременно собой же закрывая бессильно сползающую на пол фигуру в черной рясе.
– Димитрий Иванович, прости неразумного, не бери греха на душу!..
Одно страшное мгновение она была уверена, что разгневавшийся царевич ее вообще не слышит, – но нет, пугающая темнота в глазах резко просветлела, а на лицо вернулось привычное выражение спокойствия. Подойдя к служителю церкви (заступать ему дорогу она не решилась), наследник подобрал с пола чуть скомканный лист, бережно отряхнул, сложил и ушел в опочивальню, закрыв за собою дверку. Духовник, словно того и ждал, тихо застонал, затем его с шумом вырвало, а у Авдотьи разом ослабели ноги – что-то теперь будет?..
