Всем было немного неловко, даже Матрена вела себя необычно тихо, медленно двигалась и всячески старалась не шуметь, Ксения, так и не выйдя из роли больной, понуро сидела в спальне своей покойной тетки, а я так и вообще чувствовал себя последним негодяем.
Пожалуй, в такую странную ситуацию я попал впервые в жизни. Главное, я не знал, что от меня ждут. Вернее будет сказать, не представлял, как довести ситуацию до желаемого финала и, главное, как это сделать. Сложно тащить в постель девушку, за которой даже толком не ухаживал.
— Ну, что будем делать? — бодро, с интонациями массовика-затейника, спросил я, усаживаясь рядом с царевной.
Ксения скорбно вздрогнула и отодвинулась от меня на край лавки. Похоже было, что я зря мыл шею, придется теперь, как дураку, ходить с чистой. Однако сдаваться было рано.
— Рассказать тебе о будущем? — спросил я, пересаживаясь с девушкой на соседнюю лавку.
— Расскажи, — бледно улыбнулась она.
— Мы все живем в каменных домах, — начал я, не представляя, что может быть понятно и интересно средневековой девушке в таком далеком будущем.
— Все? — переспросила она. — В пещерах?
— Нет не в пещерах, а в очень больших теремах. И окна у нас большие.
О телевизоре и сотовом телефоне можно было умолчать, как и остальных благах цивилизации, вроде повозок без лошадей, коврах-самолетах и прочей чертовщине.
— Окна-то у вас цветные? — поинтересовалась она.
— Нет, прозрачные.
— А у нас, чай, цветные!
— У нас тоже есть цветные, только редко у кого.
— Значит, все, как и у нас.
— Зато Москва стала такой большой, что ее на хорошем коне за два дня не обскачешь.
— Это плохо, что же вам, земли не хватает, если вы так кучно живете?
— Почему, земли достаточно, только многие хотят жить там, где побольше людей.
— Тоже как у нас, все хотят за стенами селиться, набегов боятся! А царь у вас кто?
Вопрос оказался на засыпку. Хвастаться нашими президентами не приходилось. Люди они, конечно, хорошие, достойные, всенародно избранные, но, как мне кажется, без державной харизмы.
— Царь у нас не постоянный, его выбирают на четыре года.
— Как же так можно?
— Так все решили, а то попадется какой-нибудь, вроде вашего Ивана Грозного, половину страны перебьет.
— Да, батюшка рассказывал, грозен был Иоанн Васильевич! Много невинной крови пролил! У вас-то такого, поди, не бывает?
Ответил я не сразу. Говорить правду не позволяла гордость за свое время. Не выдавать же было тайну о людоедах, ни за что, ни про что сожравших миллионы человеческих жизней, тиранов, по сравнению с которыми средневековый Иван Грозный выглядит мальчишкой и щенком. Пришлось врать с листа:
— У нас тишь и гладь, да Божья благодать. Народ добрый, степенный, все трудятся в поте лица, оттого и живут хорошо. Воровства нет и в помине. В бояре попадают умнейшие люди, а не всякая случайная шантрапа. Дьяки и подъячии пекутся исключительно о благоденствии народа, а не о своей выгоде, потому хорошо всем: и пастырям, и овцам. Православные иереи сплошь схимники и аскеты, живут идеей и постятся круглый год. Особое уважение мы оказываем старикам. Те, как сыр в масле катаются.
— Это хорошо. У нас тоже старших уважают. Значит, не оскудела Русская земля на добро? По Божеским законам живете?
— А то, как же, как в заповедях написано, так и живем: не убиваем, не воруем, не прелюбодействуем. Конечно, в семье не без урода, бывает, что отдельные холопы балуются, но редко.
— А стрельцов у вас много?
— Вот чего много, того много. И стрельцов, и стражников. Но они у нас очень хорошие, только с финансированием у них постоянные проблемы. Все время их командирам денег на дачи не хватает.
— А зачем они вообще нужны, если вы по заветам живете? — спросила Ксения, не поняв про финансирование.
— Не знаю, я же не царь, это он утверждает бюджет и штатные расписания.
— Чего утверждает? — не поняла царевна.
— Сколько рати набрать, сколько стражников.
— Так вы, значит, все время воюете?
— Нет, не все время, скорее, изредка. Большей частью со своими украинами.
— А зачем же вам большая рать?
— Чтобы соседи к нам из зависти не лезли.
— Степняки?
— С ними давно покончили, про ногайцев уже и вспоминать перестали. А что касается крымчуков, то те сами на нарушения прав человека жалуются. Требуют отделения и независимости.
— Значит, соседей боитесь?
— Нет, мы не вообще кого-то боимся, а так, на всякий случай рать держим, чтобы нашего выборного царя больше уважали. К сожалению, без этого никак нельзя.
Постепенно Ксения втянулась в разговор и переставала смотреться ягненком перед закланием. Даже глазки заблестели. Вот, что значит царская дочь, попробуй, расшевели нашу современную девицу разговорами о политике!
— Может, медовухи тяпнем? — разошелся я. — Что так просто вечер коротать!
— Где ж ее, медовуху, сейчас найдешь, — вмешалась в разговор Матрена. — Царица во дворце держать не разрешает, молодой царь хмельного в рот не берет…
— Ну, думаю, это не проблема. Были бы две вещи — деньги и желание.
— А я еще медовуху не пробовала, — созналась Ксения.
— Так зачем дело стало? Сейчас организую!
Я оставил женщин скучать в одиночестве и отправился проверять не практике выдвинутый постулат. На дворцовом крыльце стояли два картинно застывших стрельца со скрещенными бердышами.
— Парни, нужна медовуха, — сказал я. — Срочно!
Стрельцы встали в позицию «вольно», расслабились.
— Достанете?
— Так нельзя пить хмельного, царский указ. Батогами бить будут, — с чувством сказал один из караульных.
— Да брось ты, какие еще батоги, за бутылку плачу ефимку да столько же за труды. Достанете?
— Ну, если подумать, то можно попытаться, а много нужно?
— На троих.
— Нет, столько нету. Если одну баклажку…
— Неси баклажку, не хватит, еще сбегаешь.
— А чего ее нести, она вот она, — сострил он, действительно вынимая из-за пазухи литровую баклагу. — С деньгами не обманешь?
— Держи, — сказал я, передавая монеты и принимая булькающий сосуд. — Хорошая?
— Матушка делала, для себя!
— Если понадобится, еще достанешь?
— Наше дело служивое, были бы деньги, — ответил за товарища второй стрелец.
— Спасибо, ребята, счастливого дежурства, — пожелал я, запер изнутри дверь и вернулся к дамам.
— Достал? — с безвременной, вечной интонацией надежды спросила Матрена, как только я появился в комнате.
— А то? — не без национальной гордости ответил я, выставляя сосуд на стол.
