— Матушка делала, для себя!
— Если понадобится, еще достанешь?
— Наше дело служивое, были бы деньги, — ответил за товарища второй стрелец.
— Спасибо, ребята, счастливого дежурства, — пожелал я, запер изнутри дверь и вернулся к дамам.
— Достал? — с безвременной, вечной интонацией надежды спросила Матрена, как только я появился в комнате.
— А то? — не без национальной гордости ответил я, выставляя сосуд на стол.
— Так быстро? — удивилась представительница власти, введшей в стране сухой закон.
— Есть чем закусить? — спросил я шутиху.
— А то! — в тон мне повторила она и заразительно засмеялась.
Ксения, не выдержав напора общего веселья, тоже прыснула в кулачок. Мне показалось, что лед в наших отношениях если и не тронулся, то слегка подтаял.
Начались суетливые приготовления. Маленькая Матрена как колобок каталась по полу, задумчивая царевна без толку переставляла на столе скромную серебряную посуду, обнаруженную здесь же в комнате в незапертом сундуке, я делал самое простое — выполнял женские команды.
Наконец стол был накрыт, и мы чинно уселись на свои места.
Медовуха в теплом, живом свете восковых свечей казалась янтарной. Ксения с некоторым испугом принюхивалась к незнакомому напитку.
— Ну что, за все хорошее?! — предложил я, поднимая тяжелый кубок.
— Дай Бог, не последняя, — откликнулась Матрена, продемонстрировав, что все наши застольные присказки своими корнями уходят в глубокую древность.
— Сладкая, — поделилась наблюдением Ксения, отпив несколько глотков ядреного зелья, — только вкус какой-то странный.
— Нормальный вкус, — ответила карлица, принимая в себя количество медовухи, явно не соответствующее соотношению граммов на вес тела. После чего потребовала, чтобы я дополнил «бокалы».
Напиток оказался довольно крепким, градусов двадцати, что заставило меня призадуматься. Если мои дамы будут потреблять его в заданном карлицей темпе, то ничем хорошим для них это не кончится. Я же буду чувствовать себя малолеткой, спаивающим девочку, чтобы воспользоваться ее беспомощностью.
— Ты, Матрена, можешь пить, сколько хочешь, а царевне пока хватит, — сказал я, после того, как и второй тост прошел без ощутимого зазора времени. — Вы лучше закусывайте.
— Это почему? — вскинулась Ксения. — Хочу пить и буду пить!
Непривычный хмель уже ударил в ей голову, глаза засияли, в голосе появились несвойственные истеричные ноты.
Я понимал, что после того, что навалилось на бедную девочку, ей необходимо как-то снять напряжение, расслабиться, но и вполне представлял, как она будет чувствовать себя завтра утром.
— Куда нам торопиться, ночь длинная, давайте пока лучше споем, — предложил я.
— Давай, начинай! — легко согласилась Матрена.
— Я вам спою, — начал говорить я, еще не зная, что скажу дальше, — я вам спою…
Ни одной подходящей случаю песни я не знал. Их эстетика так отличалась от нашей, что подобрать песню, которая может понравиться, было почти нереально. В голову ничего, кроме городских романсов девятнадцатого века, не приходило. Однако даже такие мелодичные как «Отвори осторожно калитку» или «Средь шумного бала», для них были слишком сложны и непривычны.
— Я вам спою, — третий раз пообещал я и, наконец, выбрал, самое что ни есть народное, — «Во поле березонька стояла».
Не знаю, что, мое ли замечательное исполнение, в чем я несколько сомневаюсь, алкоголь или сама песня так растрогала слушательниц, что они забыли о медовухе, пригорюнились и заворожено слушали мою импровизацию на тему о несчастной березке.
Я говорю об импровизации потому, что знал всего лишь один куплет песни, и остальное пришлось придумывать по ходу дела, да еще и переводить на старорусский язык.
— Бедная березка, — сказала Ксения, вытирая слезы.
— Давайте выпьем, — добавила Матрена, — а потом еще споем.
Она подняла двумя руками чашу, исчезла в ней с головой и сделала несколько больших глотков. Царевна покосилась на меня и только смочила губы. Потом обе по-бабьи подперли щеки руками и запели что-то непонятно грустное, тягучее, заунывное, но вместе с тем трогательно чистое. Я просто не знаю, как все это описать. Такую песню нужно слышать, а не пересказывать впечатления. Вроде бы все в ней было просто до примитивности, но что-то так цепляло за душу, что на глаза невольно наворачивались слезы.
Первый голос, Матрены, был нереально высоким, второй, Ксении, ниже, мелодичнее, вместе же получалась такая необычная полифония, что я и думать забыл о своих коварных замыслах, сидел как дурак, глотая непролитые слезы, и изнывал от жалости к самому себе, к царевне, ко всему человечеству.
Песня отзвучала и стала слышна тишина. Только изредка в нее вкрадывался треск свечи и наше неосторожное дыхание.
— Налей мне еще, и я пойду спать, — будто просыпаясь, попросила Матрена.
Я вылил в ее кубок остатки медовухи. Шутиха подтянула его к себе, наклонила и, как прежде, держа обеими руками, не торопясь, допила.
— Какая я пьяная, — жалобно проговорила она заплетающимся языком. — Вот и встать не могу, отнеси меня.
Она как-то разом скисла, сомлела и едва не свалилась со скамьи. Я перенес ее в соседнюю светелку, положил на широкую лавку, прикрыл одеялом и вернулся к царевне.
— Никогда не пила хмельного, — извиняющимся тоном сказала Ксения, — голова кружится.
— Тебя уложить? — коварно предложил я, чувствуя, как у меня от волнения пересохло во рту.
— Не нужно, я сама, — отказалась девушка, — просто помоги дойти до лавки.
Она поднялась, я обнял ее за талию, невольно прижал к себе, помог дойти до заваленной перинами широкой лавки.
— Ноги как ватные, — пожаловалась царевна. — Ты не знаешь, почему батюшка запрещал пить хмельное? Мне нравится.
— Потому и запрещал, что всем очень нравится. На Руси всегда так, один царь запрещает, следующий разрешает. Правда, толку от этого никакого.
— Не нужно меня раздевать, я так спать буду, — попросила она.
— Удобней же раздетой, — убедительно сказал я, не оставляя незаметных попыток освободить девушку от одежды.
Однако Ксения тактично высвободилась из моих рук, вытянулась на постели.
— Расскажи мне еще что-нибудь о вашем времени, — попросила она.
Момент для воспоминаний был самый что ни на есть неподходящий, но я сдержал естественный порыв, памятуя вечную аксиому, что лучше час потерпеть, чем потом всю ночь уговаривать, взял себя в руки и отсел с постели на скамью.
— Что тебе интересно узнать? — демонстрируя голосом легкое разочарование, тем не менее, доброжелательно, спросил я.
