ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой цесаревичу продолжают грозить всевозможные напасти, полковник Розен дедуктирует, а Еропка страдает
Не так уж не прав был Пыхачев, нахваливая мореходные качества «Победослава»: свыше семи тысяч морских миль от Понта-Дельгада до Гонолулу корвет бодро пробежал за двадцать два дня. Справедливости ради надо, однако, сказать, что все обстоятельства тому благоприятствовали: почти все время дул попутный ровный пассат, и грозный океан ни разу не заштормил по-настоящему. Самым опасным приключением оказалась встреча с одиночной морской волной.
Случилось это семнадцатого июля в аккурат на полпути к Сандвичевым островам, когда вахтенный начальник заметил изменившийся цвет морской воды и доложил о том старшему офицеру. Враницкий доложил Пыхачеву. Уменьшили ход, а потом и вовсе застопорились, чтобы измерить глубину. Лот нашел дно на восемнадцати саженях.
– Сколько-сколько? – не верил пытливый Канчеялов, протискиваясь сквозь толпу любопытствующих.
– Извольте убедиться. Ровно восемнадцать.
– Надо думать, мы нашли неизвестное прежде поднятие на Срединно-Атлантической мели, – прокомментировал Фаленберг. – Полагаю, здесь могут быть и более мелкие места.
– Поразительно! – сказал Враницкому Пыхачев. – Держите малый ход, Павел Васильевич. Не ровен час на мель сядем.
– Слушаюсь.
– И почаще измеряйте глубину.
Но уже спустя четверть часа лот показал глубину свыше ста саженей, а вскоре не нашел дна. Минут через десять море вновь резко обмелело.
– Под нами горы, – заметил Враницкий.
И без замеров было видно, как густая синь ленивых волн сменяется вдруг обширным пятном зеленоватой воды. Кинув за борт кошку, боцман Зорич вытащил пук водорослей с верхушки подводной горы.
Меньше восемнадцати сажен глубины, однако, нигде не нашли, и Батеньков объявил:
– Что ж, господа, наше открытие имеет научное значение и только-с. Значение его для судовождения крайне невелико-с.
С ним согласились. Кто-то из лейтенантов вспомнил мифическую Атлантиду, кто-то из мичманов – фантастическую Химерику. Батеньков посетовал, что у России до сих пор нет хорошего гидрографического судна – посылать бы его в эти воды сезонов пять подряд, составить бы хорошую карту этой подводной горной страны…
– Разве она не составлена? – с недоверием спросил Корнилович.
– Кем?
– Ну хотя бы англичанами.
– Что составлено англичанами, о том мы достоверно знать не можем. На английских картах торгового флота обозначено большое поднятие дна к норду от нас. Тот район считается небезопасным для мореплавания. Два года назад французская экспедиция нанесла на карту обширный район мелей и подводных рифов к зюйд-осту от нас. Теперь вот мы… Нет, господа, тут работы еще на несколько лет. Дело того стоит. Представьте-ка себе вершину скалистой горы, притопленную аршин на пять, этакий острый зуб… Пока такой не обнаружен, но ведь все может быть. Удар, пробоина – и мы тонем на мелком месте в трех тысячах миль от ближайшей суши. Ну не обидно?
– Не то слово.
– А ведь верно – затонувший материк.
– То ли затонувший, то ли никогда и не выныривавший.
– Бог с ним, – махнул рукой Пыхачев. – Павел Васильевич, распорядитесь прибавить оборотов. Курс двести шестьдесят.
Из полосатой трубы гуще повалил дым, забурлила за кормой вода. То здесь, то там медленно проплывали мимо и уходили вдаль зеленоватые пятна – вершины подводных гор. Лейтенант Гжатский, сходивший к себе в каюту за фотографическим аппаратом, сделал наудачу несколько снимков, недовольно качая головой, – понимал, что на фотопластинке отпечатается заурядный морской пейзаж.
Старший офицер заорал на любопытных матросов, высыпавших наверх поглазеть на разноцветную воду. Бардак! Вахтенные, по местам стоять! Подвахтенные, в распоряжение боцмана! Где боцман? Остальным разгильдяям отдыхать, чтоб вас так и этак…
Не любивший ругани Пыхачев поморщился – и совсем ушел, когда вынырнувший откуда-то квадратный Зорич стал переводить распоряжения Враницкого в более популярную форму. Особым разнообразием лексикона боцман не блистал – брал горлом, изрыгая матерные проклятия мощнейшими, хотя и несколько сиплыми басовыми раскатами, и временами подбадривал нерадивого тычком пудового кулака. Собравшийся было сойти вниз отец Варфоломей остановился, прислушиваясь. В глазах священника заиграли озорные огоньки – должно быть, батюшка припомнил детство, прошедшее в каком-нибудь малом городке, где подобный раскатам грома рев полицейского урядника, а то и самого станового пристава служит местной достопримечательностью не из последних.
– Смотрите! – ахнул вдруг кто-то.
Глаза отца Варфоломея остекленели. В обширной бороде открылся провал рта. Священник попятился, хватаясь за наперсный крест.
На миг воцарилось общее молчание.
– Господи! – ахнул Батеньков.
Быстро догоняя корвет, с востока шла громадная волна. Не встречая препятствий, она надвигалась бесшумно – гладкий сине-зеленый вал семисаженной высоты, протянувшийся от горизонта до горизонта. Проносясь над мелями, волна росла, и гребень ее норовил угрожающе загнуться. Все происходило в тишине. Чудовище подкрадывалось на мягких лапах.
Враницкий со всех ног бросился к рубке.
– Самый полный вперед!
– Есть, – Фаленберг, вахтенный начальник, перевел ручку машинного телеграфа со среднего на полный, а затем на самый полный. – Прикажете к повороту?
– Нет, – отрезал Враницкий. – Не успеем.
– Но…
– Молчите. Знаю.
Содрогаясь, «Победослав» увеличивал ход. Сориентировавшиеся офицеры и Зорич гнали вниз всех, кто не был нужен наверху.
Взглянув на накатывающийся вал, Фаленберг понял нехитрый замысел Враницкого. Повернуть, чтобы стать носом к волне, корвет не успеет. Вал придется принимать кормой; при этом скорость корвета пойдет ему во вред. Это риск, большой риск. Зато выгадываются несколько лишних секунд, может быть, четверть минуты, чтобы все, кто может, укрылись в чреве судна, а оставшиеся наверху закрепились.
«Либо всем жить, либо вместе тонуть», – подумал Фаленберг и, сняв фуражку, перекрестился.
Он не удивился решению старшего офицера, рискнувшего жизнью не кого-нибудь, а самого цесаревича. В начале похода Враницкий бы так, вероятно, не поступил. Но как можно теперь принимать решение, обрекающее нескольких моряков на вероятную гибель ради помятого императорского сыночка, пьяно храпящего сейчас у себя в каюте? Власти – хватит. Не хватит сил смотреть после этого людям в глаза.
– Живее! Шевелись! – кричали на палубе.
Несколько матросов полезли на ванты. Фаленберг видел, как немолодой кондуктор сноровисто привязывал себя к мачте. В рубку влетел Враницкий, хлопнул дверью.
– Сейчас начнется… Так держать! – Рулевому.
«Полный назад? – подумал Фаленберг. – Нет, поздно, толку не будет…» Он скосил глаза. Вал был рядом. Время как будто остановилось. Казалось, вал догоняет и не может догнать корвет, как Ахиллес черепаху. Но вот горизонт пополз вверх – стало быть, начала приподниматься корма. Потемнело. «Держись, братцы!» – закричал матрос на вантах.
И вал надвинулся. «Победослав» тяжко заскрипел всем корпусом и клюнул носом. Бушприт ушел под воду. На задирающуюся все выше корму лезла водяная гора. Став наклонно, корвет заскользил вниз. Ствол кормовой пушки задрался высоко в небо, как бы в намерении достать противника бомбой с небывалой еще дистанции.
«Господи, пронеси!» – взмолился Фаленберг. Как любой мало-мальски опытный моряк, он знал, что такое брочинг – потеря управляемости на попутной волне. Судно норовит стать к волне лагом, а это оверкиль и верная смерть. И ничего нельзя сделать – только молиться, чтобы волна пронеслась как можно быстрее.
Верхушка вала накрыла корму. Фаленберг качнулся, но устоял на ногах. Вал взбурлил, словно взорвался, и бурлящее чудовище, теперь отнюдь не молчаливое, покатилось по палубе от кормы к носу. Визгливо сверлящий звук, вклинившись в рев воды, подсказал, что винт, должно быть, обнажился. Со звоном вылетели стекла, вода фонтанами ударила внутрь рубки. Секунду-другую ничего не было видно, кроме белой пены, но вот беснующийся гребень прошел мимо рубки. Внизу что-то трещало. Корвет выпрямился. Наступил самый опасный момент, когда середина судна погребена под водой, а нос и корма висят в воздухе. Никакое судно не рассчитывается на подобные нагрузки; оно может просто переломиться пополам. Кроме того, оно может опрокинуться, поскольку в таком положении практически лишено остойчивости. Кто из моряков не знает: на большую волну надо идти носом. Чем меньше времени судно напоминает вертел, продетый сквозь волну, как сквозь кусок мяса, тем в большей оно безопасности. Но Враницкий решил иначе. На самом деле не так уж медленно катился пенный вал от кормы к носу, но людям казалось, что он просто остановился. И еще казалось, что корвет не валится набок только потому, что раздумывает, куда ему повалиться: на правый борт или на левый?
