в усмешке. – Сердце аж тарахтит!»
В свою комнату я поднимался, что говорится – в глубокой задумчивости. Взвинченность во мне тоже позванивала. Черт…
Завтра второй день олимпиады, а в мыслях полный раскардаш!
«Да ладно, – хмыкнул я, – выспишься и встанешь, как огурчик! В твои-то юные лета…»
Тот же день, позже
Касабланка, бульвар де Пари
Николай Зимин отсчитал дирхемы и выбрался из тесного такси. Извечная вонь тут же ублажила обоняние, и он прихлопнул дверцу старого «Рено» чуть раздраженней, чем того стоило.
Ряд пальм посреди Парижского бульвара напоминал – да, да, ты в Африке! Улица, вроде, чистая. И нет поблизости шумных и грязных базаров, где все вопят, а торгуются так, словно вот-вот сцепятся в жестокой драке.
Смердел сам город. Смердел рыбой жареной и рыбой тухлой, гнилыми овощами и дымом кизяка.
Поморщившись слегка, Зимин зашагал мимо беленьких, плоскокрыших домов. Народу на улице не видать – зима.
Марокканский январь – это плюс восемнадцать, комнатная температура. Страшная холодина для местных, привычных к зною Сахары, а она тут рядом – летом лишь океанская прохлада отгоняет пустынный зной.
Сняв темные очки, Николай засмотрелся на свое лицо, что отразилось в зеленоватом стекле витрины. Смуглого от рождения, черноволосого и темноглазого, его в школе дразнили, прозывая турком, а вот в Высшей школе КГБ внешность Николая Зимина оценили по высшему разряду.
Больше года он проработал в Париже под видом алжирца. Смышленый араб, прилично говоривший по-французски и хорошо разбиравшийся в электронике, приглянулся Тимуру Баммату, «главарю» группы инженеров из «Сюд Авиасьон» – «команды пиратов», как ее прозвали акционеры. Баммат, и сам сын эмигранта, пригрел Назера Хасана ибн Хоттаба, а вскоре у него стало на одного «пирата» больше – технарь из Алжира оказался на диво знающ и смекалист (Зимин «из скромности» не рассказывал о дипломе, выданном в «Бауманке»).
А тут как раз привалила классная тема – новая противокорабелка «Экзосет». Сделать закладки не вышло, но важная документация тихонечко, на цыпочках ушла в Москву…
«Хоттабыч» усмехнулся. Всё-всё… Он в отпуске. Набирается сил и впечатлений. А заодно… Ну, если из управления «С» попросили, не в службу, а в дружбу? И чуть ли не от самого генерала Иванова?
Узкий переулок вывел Зимина к большущему домине в мавританском стиле. Толстые беленые стены замыкали в себе зеленый внутренний дворик, куда и выходили все комнаты, пряча окна и двери в тени крытых галерей.
Хозяин особняка, своим крючковатым носом, недобрым огнем черных глаз и густой бородой куда пуще напоминал морского разбойника, но, как и Зимин, не имел ничего общего с арабами. Старый Мануэль Вальдес вел свой род от кубинских плантаторов, смирившихся с революцией Кастро. Не принявших новую власть, но и не умышлявших против нее. Сам Фидель признал позицию «классовых врагов» вполне достойной, и даже поручал иногда Мануэлю вести в Европе дела весьма щекотливого свойства. А связями Вальдес оброс, как курчавым волосом – с ног до головы.
– Буэнос диас, амиго! – заулыбался он, выходя навстречу Николаю. Заношенные черные джинсы и теплая рубашка навыпуск придавали кубинцу вид свободного художника. – Меня предупредили из самой Гаваны о вашем визите…
– Много чести, сеньор Вальдес! – посмеиваясь, Зимин зорко огляделся.
– Прошу в дом, здесь слишком зябко, э-э…
– Назер, – слегка поклонился разведчик. – Мои коллеги зовут меня так.
Вальдес кивнул.
– Что вы хотели узнать, сеньор Назер?
Зимин вынул из кармана пиджака фотографию Натальи Кирш.
– Вот, взгляните. Помните, несколько лет назад вы помогали эвакуироваться раненым из Нигерии?
– О, я прекрасно помню те сумасшедшие дни, – брови Вальдеса задвигались мохнатыми гусеницами. – Два борта сразу! Разместить, накормить, обеспечить уход… М-да. Можно и без преамбулы, сеньор Назер. Я прекрасно помню эту женщину. Наталья Альварадо, да. В лагере она пробыла всего день, но… – Мануэль качнул снимком. – Здесь она весела, а тогда сильно страдала. Не раны беспокоили ее – от царапин и ссадин не бывает той непреходящей муки в глазах, что поразила меня. Наталья совершенно безучастно относилась ко всему, что окружало ее. В том числе и к Педро.
– Педро Альварадо? – быстро переспросил Николай. – Ее муж?
– Да уж не знаю, кем он ей был, – усмехнулся Вальдес, покачивая кудлатой головой. – Педро давно готовился переметнуться к «гусанос», а тут такой случай… Он выехал в Рабат на какие-то полдня, а вернулся с парой «грин кард» для четы Альварадо.
– Вот оно что… – затянул Зимин. – А я-то думал… Перебежчик, значит…
– Но я бы не ставил знак равенства между Педро и Натальей, – осторожно заметил Мануэль, и хмыкнул. – Сюда, в этот дом, стекается много самых разных новостей. Я умею хранить тайны, и мне доверяют… Думаю, Наталья была абсолютно равнодушна и к Педро, и к замужеству, и к перелету в Штаты. Не знаю уж, что у нее случилось в Африке, но в Америке она малость отошла, не пробыв с Альварадо и недели. А в Педро будто бесы вселились – он вдруг воспылал ненавистью к Острову Свободы. Собрал в Майами самых разнузданных «контрас», и даже, по слухам, готовил покушение на Фиделя! Кончил Альварадо плохо – в прошлом году его зарезали в мексиканской тюрьме. А угодил он туда за контрабанду наркотиков. Судьба… – вздохнул он. – Был подающим надежды врачом, уверенно занимал должности в Министерстве здравоохранения, забираясь все выше, и… О-хо-хо…
– А Наталья? Она жива?
– Да что ж ей сделается… – пожал плечами Вальдес.
– А где ее найти, не подскажете? – Зимин смягчил напряженный голос лестью: – Право, вы на этой планете последний хранитель человеческих тайн!
Кубинец шутливо погрозил ему пальцем.
– Где найти? Ну, я ж говорил, Наталья этого Педро на пятый или шестой день бросила. И вроде бы подалась на север, в Нью-Йорк. А больше я ничего не знаю.
– Грасиас, мучас грасиас, сеньор Вальдес! – с чувством сказал Зимин. – Вы нам очень помогли!
Среда, 9 января. Вечер
Липовцы, улица Угольная
Пока электричка доехала до Уссурийска, пока я пересел на бело-синий «пазик», ликование и блаженный восторг унялись в душе. Сначала конвертируясь в простую человечью радость, а после в тихое довольство.
И все же, стоило лишь подумать о дипломе 1-й степени, как былое счастье снова вспухало, занимая весь объем тела до кончиков ногтей и волос. И опять в голове колотился торжествующий вопль: «Я сделал это! Сделал! Ай да Скопин, ай да сукин сын!»
Теперь можно твердо рассчитывать на теплый прием в физматшколе, куда наведывается сам Колмогоров, а этого матерого человечищу я ставил куда выше «быстрого разумом Невтона».
Конечно,
