в воду и чёрной молнией исчез среди камней — больших, обросших, словно мхом, зелёными водорослями.
— Раззява! — прокомментировал неудачу товарища землемер. Вполне, впрочем, беззлобно — угрей возле берега, в камнях, водилось великое множество, и в часы отлива их ловили голыми руками. а потом пекли в золе или прямо на огне, насаженными на заострённые палочки — и тут же ели, запивая пальмовым вином. Такой деликатес, сообщил подопечным Остелецкий, в московском «Яре» стоил бы не меньше пяти рублей, а здесь — лови, хватай, пользуйся! Только, как полезешь в воду — не забудь надеть опорки из обрезанных, без голенищ старых сапог, или хотя бы вооружиться палкой, прощупывать дно всякий раз, когда собираешься сделать шаг. В прибрежном пески водятся ядовитые рыбы-скаты и морские ежи, чьи иголки, стоит напороться на них босой ногой, вызывают воспаление и мучительную боль с лихорадкой. Двое таких незадачливых рыбаков уже померли — их закопали на малом погосте под крепостной стеной под причитания Паисия. Число могил растёт с каждым днём — вместе с ростом поселения. И никуда не деться, закон жизни…
Жизнь в Новой Москве — так теперь называли поселение, основанное Ашиновым и его спутниками у стен Сагалло — постепенно налаживалась. Поселенцы обживались; под стенами крепости, возле кладбища разбили сад из привезённых с собой саженцев: черешня, вишня, яблони. Нашлось место и для купленных в Александрии апельсинов с лимонами; разбили и виноградник, лозу для которого везли из самой Таврической губернии. Нашлось место и для огородов — в жарком африканском климате, да с обильным поливом (колодцы, как внутри крепости, так и прорытые снаружи исправно давали пресную, пригодную для питья воду) хорошо принялись помидоры, огурцы, а в особенности — дыни с арбузами (переселенцы родом из Малороссии и Таврии именовали их «кавуны»), которых ожидали вскорости первый урожай. Нашлись среди переселенцев и охотники — в сопровождении проводников-афаров они что ни день, приносили в крепость подстреленных антилоп, кабанов, а то и фазанов. В море добывали сплетённым неводом много кефали, а при отливе ловили угрей — руками, вот как сейчас делали это Матвей и землемер.
Резать на мясо привозной скот Ашинов пока запретил — «Вот разрастётся стадо, а пока обойдёмся антилопами…» Покупали быков и у местных — те быстро смекнули, какую выгоду можно получить от такого соседства, и вскорости под стенами крепости уже действовал настоящий рынок, вокруг которого, как грибы после дождя, выросли глинобитные хижины, в которых приезжие торговцы ночевали и где хранили свои товары. Негры везли на торг молоко в высоких горшках, сбитое из него масло, пальмовое вино в тыквенных бутылях-калебасах, вяленое мясо, шкуры, посуду из обожжённой на солнце глины, вязанки хвороста, такие большие, что под ними скрывались перевозящие их худосочные ослики. Взамен получали от «новомосковцев» гвозди, железную мелочь, ножи, куски материи, медные монеты, которые брали охотно и без разбора — что египетские, что российские. Стараниями землемера Егора и ещё нескольких поселенцев, понимающих кое-что в горном деле, в окрестностях отыскали каменную соль, железную руду, горячий серный источник. Новая Москва постепенно начинала жить.
По мене того, как налаживалось хозяйство и обустраивался быт, Паисий стал чаще заводить разговоры о посылке православной миссии в глубь континента. Нельзя сказать, чтобы Ашинов горел этой идеей — сейчас ему нужна была каждая пара рук, хотя бы и монашеских. Однако именно миссионерская деятельность была одним из первых условий, поставленных «вольному атаману" его церковными покровителями — а потому, хочешь — не хочешь, а надо было впрягаться и в этот воз. Не желая отвлекать людей на сопровождение миссионеров, Ашинов послал гонца к своему 'душевному другу» Магомету-Лейте с просьбой выделить для Паисия и его присных вооружённый конвой и проводников, а сам в ожидании ответа распорядился послать по пути следования миссионеров несколько отрядов — разведать местность и наладить контакт с обитающими там племенами.
Возглавлять одну из таких партий был назначен землемер Егор. Кроме него, в неё входили двое молодцов из «свиты» Остелецкого, причём одного из них, Игната Осадчего, штабс-капитан отрекомендовал следующим образом: «вы, юноша», хоть и являетесь формально начальником партии, но вбейте себе в голову: всем, что связано с устройством лагеря, порядком передвижения, охраной вообще, ведает Игнат, и вам лезть в его епархию незачем. Ваша забота — кроки, топография, зарисовки; подумайте так же о составлении описания племён, которые вам встретятся. Возьмите с собой спутника потолковее — да вот хоть нашего гимназиста, я как раз собирался поручить ему нечто по этнографической части…
Матвей при этом разговоре присутствовал и выразил горячее желание присоединиться к «экспедиции». Действительно, по отбытии из Александрии штабс-капитан вручил ему лондонское издание «Путешествия в Мекку и Медину» англичанина Ричарда Фрэнсиса Бёртона, велев проштудировать сей труд от корки до корки. «Мне приходилось знавать автора. — сообщил он. — Непростой господин, но умён, не отнимешь. И литературный стиль хорош, так что осилите без труда, юноша, а заодно и английский свой подтянете. Особое внимание обратите на описания нравов магометан. Мы хоть и не в Аравии, но мусульман и в Абиссинии хватает — возьмите хоть владыку здешних земель, Магомета-Лейте. Раз уж мы собираемся и дальше жить с ними бок о бок — надо научиться их понимать. Африканские магометане — они, знаете ли, мало похожи на наших казанских да астраханских татар, с ними каждое сказанное невпопад слово может стоить языка, а то и головы…»
Предупреждение Остелецкого Митяй принял всерьёз и взялся за труд англичанина со всем своим гимназическим усердием. И вот теперь, кажется, выпал случай применить усвоенное на практике — как же такому не порадоваться?
Отбытие «экспедиции» было назначено на утро субботы; однако в пятницу случилось нечто, заставившее сдвинуть сроки на два дня. В бухточке, на берегу которой высилась крепость Сагалло, бросила якорь арабская двухмачтовая посудина; население Новой Москвы в полном составе высыпало на берег встречать гостей — и каково же было их удивление, когда с судна в ответ на приветственные возгласы раздалась русская речь! В самом деле, пятеро членов команды все оказались их земляками — и, судя по выправке и ухваткам, а так же, по нет-нет, да и проскальзывавшем в их речи специфическим словесным конструкциям, ещё недавно состояли на службе в Российском Императорском Флоте.
Матвея особо привлёк шкипер. Он узнал его с первого взгляда — шлюпочный старшина с нашивками боцмана, что распоряжался в гичке, доставившей на борт их парохода во время стоянки в Александрии командира русской канонерки — как была его фамилия, кажется, Казанков? И, между прочим — на пароход он прибыл не просто так, а для конфиденциальной беседы со штабс-капитаном….
На этот раз ни бескозырки с чёрной лентой, украшенной золотыми буквами «БОБРЪ», ни рубахи-голландки, ни нарядного тёмно-синего, с кипенно-белыми полосками воротника гюйса на «боцмане» не было, но Матвей не сомневался ни секунды — он, он самый и есть! И уверенность эта лишь укрепилась, когда шкипер вместе с большим и явно увесистым ящиком передал Остелецкому пакет, коричневыми сургучными печатями. Что за бумаги были в пакете — Матвей осведомиться не осмелился, а вот с содержимым ящика он познакомился тем же вечером. В нём оказался фотографический аппарат, выпущенный в Англии, картонные коробки с принадлежностями, бутылками, пузырьками и пакетиками с реактивами для проявки фотопластинок — как и сами пластинки в количестве, правда, небольшом, около двух дюжин. «Если понадобится, попросим прислать ещё, — сказал Остелецкий, вручая всё это богатство онемевшему от восхищения Матвею (освоить фотографическое дело было его давней, почти несбыточной мечтой) — а пока разбирайтесь вот с этим. Отбытие партии задерживается на пару дней, освойте брошюрку, и возьмите аппарат с собой. Вернётесь — попробуем проявить пластинки. Вы ведь, кажется, в химии неплохо разбираетесь, так что будет нетрудно…»
С этими словами он передал гимназисту книжечку-руководство, отпечатанную на скверной серой бумаге, со множеством схем и иллюстраций. В неё гимназист и погрузился с головой — что, впрочем, не помешало ему заметить, как штабс-капитан отдал шкиперу перед отбытием другой, тоже осургученный конверт и вполголоса условился о следующем их визите в Новую Москву.
