- Лобное место, - со знанием дела показал Эберлинг. - Русские считают его символом казней, хотя на самом деле здесь никого никогда не казнили. Отсюда только зачитывали официальные указы, ну, и смертные приговоры в том числе. А собор впереди, который русские называют "храмом Василия Блаженного" - на самом деле Покровский. Храм в честь "блаженного", то есть городского сумасшедшего - это полный абсурд, храмы могут быть посвящены только святым. А сам Кремль, считающийся чуть ли не символом России, строили итальянцы.
- А памятник, который мы только что прошли, на самом деле поставлен не в честь освободителей России от польских оккупантов, а в честь победителей в междоусобной склоке между двумя русскими боярскими кланами, - подхватил Фридрих. - Один из этих кланов хотел призвать на престол польского королевича, что, кстати говоря, вполне отвечало обычаям средневековья - вспомним хотя бы, сколькими странами правили те же Бурбоны - но поляки сами охладели к этой идее, да и было их в Москве совсем немного. Более того, Романовы, стараниями Минина и Пожарского возведенные на трон, во время Смуты неоднократно перебегали с одной стороны на другую и активно поддерживали "тушинского вора" Лжедмитрия Второго. Да и Минин - на самом деле никакой не Минин, а Захарьев-Сухорукий. Минин - это не фамилия, а отчество: людям простого звания полноценное отчество не полагалось, говорили, к примеру, "Иван Кузьмин" вместо "Кузьмич"... Кстати, эксгумация его останков в Нижегородском кремле показала, что в могиле лежат кости нескольких человек, ни один из которых не мог быть Мининым, включая одну женщину.
- В общем, сплошные мифы и ни слова правды, - кивнул Хайнц. - Чем больше изучаешь историю, тем больше убеждаешься, что это не наука, а раздел пропаганды.
- Что да, то да, - согласился Власов. - Отец рассказывал мне, как принималось решение о возвращении этого памятника в центр площади. Тема обсуждалась в Райхе, и чуть ли не на высшем уровне! Кое-кто в имперском руководстве считал, что памятник, прославляющий освобождение России от иностранных интервентов, не худо бы вообще задвинуть подальше, во избежание нежелательных ассоциаций. Другие возражали, что если так сделать, то как раз в этом случае ассоциации и возникнут. Третьим просто нравилась идея лишний раз щелкнуть по носу поляков - кажется, их точка зрения в конечном счете и перевесила.
Они миновали другой памятник борцам за свободу России, поставленный в пятьдесят третьем, в десятилетнюю годовщину освобождения от коммунизма. Он был установлен перед собором, на том самом месте, где при большевиках стояли Минин и Пожарский, и даже отчасти напоминал предшественника по композиции, носившей, впрочем, еще более аллегорический характер: боец РОА принимает знамя у белогвардейца. Памятник стал последней работой Веры Мухиной.
Друзья прошли справа от храма по устремлявшейся вниз брусчатке (к счастью, полностью очищенной от наледи) и вышли на Васильевский спуск.
Запахло жареным. В прямом смысле. Здесь царил еще один символ солнца. Практически до самой реки площадь была уставлена павильонами, ларьками и палатками, стилизованными под терема, избушки и даже какие-то полевые шатры - и в каждом из этих сооружений торговали блинами. Прямо на глазах у посетителей пекли и предлагали блины всех видов - просто с маслом, с различным вареньем, с медом (тоже разных сортов), со сметаной, с икрой (куда же без этого!), свернутые пухлыми конвертиками блинчики с мясом, с рыбой, с рисом, с грибами, с вишней, толстые оладьи с добавлением картошки, яблок, кабачков, кукурузы... Здесь тоже играла музыка из репродукторов - на сей раз русская народная - но ее перекрикивали торговцы и нанятые ими зазывали, рекламировавшие товар. На блинном фестивале, очевидно, считалась хорошим тоном реклама в старорусском стиле - во всяком случае, в том виде, в каком его здесь представляли: с громкими выкриками, незамысловатыми стишками и частушками, нередко почему-то с демонстративным оканьем, которое никогда не было характерно для московской речи. Большинство торговцев были одеты в том же стиле лубочной Московии; среди мужчин было особенно много скоморохов в колпаках с бубенчиками, бабы (назвать их женщинами не поворачивался язык) - в кокошниках, густо нарумяненные (Фридрих брезгливо скривился - по сравнению с таким обличьем даже знакомое по кинохроникам большевистское уродство казалось верхом вкуса и эстетики). Меню в витринах и на выставленных рядом с павильонами рекламных щитах чаще всего были стилизованы под славянскую вязь, с красными заглавными буквами, ятями и ижицами (далеко не всегда правильно расставленными). Впрочем, не все старались взять горлом и аляповатой стилизацией под старину; проталкиваясь сквозь толпу, Фридрих остановился и невольно залюбовался дородным блинопеком в белом халате и поварском колпаке, который под одобрительные восклицания зрителей лихо подбрасывал пекущийся блин, заставляя его перевернуться в воздухе, и снова ловил на сковородку.
Но Эберлинг, тронув Власова за рукав, указал в другую сторону: - Ты только посмотри.
Фридрих посмотрел. Над большим крытым павильоном был растянут рекламный плакат - фото прямоугольного стола, накрытого красной скатертью. В центре стола на тарелке возвышалась горка круглых бледно-желтых блинов. На верхнем черной икрой была выложена свастика. Не требовалось богатого воображения, чтобы опознать во всей этой композиции райхсбаннер.
- Ну это уже слишком! - возмутился Фридрих. - Мало им этих идиотских кокошников - это еще, в конце концов, их собственные проблемы...
- Не понимаю, что тебе так не нравится, - пожал плечами Хайнц. - По-моему, неплохо придумано.
- Ты что, не понимаешь, какая это чудовищная пошлость?! По-твоему, знамя Райха можно использовать, как скатерть? Может быть, ещё и как половик у двери?
- Как половик - нет, о половик вытирают ноги, а вот скатерть в славянском быту - очень уважаемая вещь. Русские на протяжении всей своей истории голодали. И напомнить лишний раз, кто именно принёс им сытость и изобилие - не такая уж плохая мысль... И кстати о сытости - давай уже, наконец, возьмем блинов и поедим.
- Давай. Только уж точно не там!
Власов повернулся было в сторону жонглера, но к тому выстроилась довольно длинная очередь, так что Фридрих двинулся дальше и подрулил к окошку избушки, пользовавшейся меньшей популярностью - видимо, по причине нехватки рекламы, а не качества: от окошка как раз отходил турист с фотоаппаратом на животе, с явным удовольствием жующий свернутый трубкой, сочащийся горячим маслом блин. Хайнц не удержался и заказал себе блины с икрой (все-таки красной, а не черной, как на пресловутом плакате), Фридрих же избрал более дешевый вариант с клубничным вареньем. Выбор напитков тоже оказался довольно широким, включая квас, морс, лимонад и даже какой-то "горячий сбитень", но друзья не стали экспериментировать и взяли себе обычного чаю с лимоном. Ближайший свободный стоячий столик был не слишком чистым - кто-то уже успел капнуть на него медом и пролить маленькую лужицу какой-то темной жидкости, возможно, того самого сбитня - но, пока Фридрих брезгливо косился на этот непорядок, Хайнц водрузил поднос с заказом прямо на лужицу и тем пресек дальнейшие сомнения. Власов намеренно встал спиной к оставшемуся позади плакату.
