— Вот то-то и оно, — кивнул Франц. — Не война, а балаган какой-то.
В тоже время в Вашингтоне
— Очень интересно, — Рузвельт отложил листок с докладом в сторону. — Что сами думаете?
— Полагаю, что Москва пытается нам намекнуть…
— Мне это я и так ясно! Болван! — Чуть разозлился Рузвельт. — Какие последствия? Ведь мы не единственные читатели этого доклада.
— Никто в Центральной Америке на это не пойдет, — уверенно произнес мистер Уоллес. — Мы ведь рядом, а кто их поддержит?
— Вообще, мистер Уоллес, мы сейчас находимся в состоянии войны и пока что терпим поражение за поражением. Вчера пришло подтверждение головотяпства наших летчиков. Кто их вообще догадался отправить туда при такой хреновой видимости? В итоге можно констатировать — первых к Атлантике шлюзов больше нет. А заодно и разворочен весь берег рядом с ними.
— Это не так страшно, мистер президент, — вкрадчиво произнес мистер Уоллес. — В конце концов, теперь мы будем уверены в том, что неожиданных гостей на Восточном побережье нам ждать не стоит.
— А японцам на западном, — зло толкнул в сторону начальника разведки листок телеграммы. — Читайте. Эти проклятые макаки все-таки начали беспокоить наше западное побережье. И авиация не спасает. Они топят и угоняют наш гражданский флот, действуя подводными лодками и эсминцами. Кроме того, стало известно, что на Аляске также высадился японский десант. Небольшой, но все-таки. Так что, мистер Уоллес, меня не волнует, как, но вы должны точно выяснить, что русские будут делать, а что нет. Вы меня поняли?
— Да, сэр, — кивнул начальник разведки с весьма кислым лицом.
28 апреля 1942 года. Москва. Ставка
— Какие из этого вы сделали выводы? — Тихо произнес Сталин.
— По всей видимости наступление саботируется. — Несколько неуверенно отметил Василевский. — Мы полагаем, что у немцев появились очень серьезные внутренние проблемы. Практически бунт.
— У нас тоже есть аналогичные подозрения, — подтвердил Слуцкий. — Активность СС и СД последние дни очень высоки. Генералитет совершенно задергали допросами. Кое-кто под арестом. Но это приводит только к ухудшению ситуации. Особенно в среде офицеров и унтеров. Конечно, встречаются карьеристы, которые стараются воспользоваться сложившимся положением, но у них что-то получается только в тылу, да и то, не всегда и не у всех. На фронте таких при первой возможности свои же стреляют.
— Но это на фронте. А в тылу? — Спросил Тухачевский.
— Очень сложные взаимоотношения. Они становиться практически изгоями, которым никто старается не только не помогать, но и не общаться без особенной нужды. Не все это выдерживают. А уж если всплывает какое-нибудь нарушение или проступок, никто покрывать подобное не станет.
— Вы полагаете, что подобная ситуация следствие наших подарков?
— Да, товарищ Сталин. — Кивнул Слуцкий, вместо Берии. — Мы отслеживаем активность группы Гальдера. Их деятельность стала особенно бурной после того, как к ним присоединился Шпеер.
— И что, контрразведка ничего не делает? Неужели их еще не вскрыли?
— По нашим сведениям, руководитель Гестапо Мюллер, известный своей независимостью, почувствовал куда ветер дует и прикладывает все усилия к тому, чтобы работа его ведомства не вредила группе Гальдера.
— Мюллер? — Удивился Сталин. — Очень странно.
— Ничего странного, товарищ Сталин, — начал Слуцкий. — Его только в тридцать девятом году смогли буквально силком вступить в партию. Очень честолюбив. Профессионал экстра-класса. Держится предельно независимо. Политических предпочтений не имеет. В поддержке товарищей по партии замечен не был. Грубо говоря — его нынешнее положение продиктовано исключительно его личными качествами и навыками, так как в противном случае, его бы никто в руководстве Рейха не терпел.
— Да, — кивнул Берия. — Я читал характеристики на него. Одна другой краше. С такими только в лагеря отправлять. Но терпят.
— Очень интересно, — задумался Тухачевский. — Вы пробовали устанавливать с ним контакт?
— Нет. Это пока преждевременно.
— Почему?
— Мы хотим, чтобы он открыто проявил лояльность группе Гальдера, а не пытался балансировать как циркач на канате. Мюллер должен однозначно выбрать сторону, потому что никто не знает, что и зачем он делает. Очевидно только одно — он сам по себе, Рейх — сам по себе.
— Но ведь нам с ним не по пути, — отметил Василевский. — Насколько я понимаю замысел, группа, поднявшая восстание станет нашими союзниками. И как мы сможем работать с Мюллером после всего того, что он сделал?
— Он профессионал. — Тихо произнес Тухачевский. — Наверное самый лучший специалист в своем роде во всей Европе, если не в мире.
— И что?
— Мы будем разбрасываться такими специалистами? Особенно, имеющего огромный опыт работы по Западной Европе?
— Но сможем ли мы ему доверять? — Спросил Сталин, лукаво улыбаясь одними глазами.
— Он профессионал, который высоко ценит свою жизнь. — Улыбнулся Тухачевский. — У нас уже сейчас, как я полагаю, достаточно материалов для высшей меры, как в Великобритании, так и в США. Причем сугубо по их гражданам. Куда ему бежать? Пример Канариса с одной стороны, компромат с другой. Это кнут. А пряник — возможность роста и положение. Не забывайте — Мюллер очень амбициозен и абсолютно идеологически не окрашен. Ему что левые, что правые — без разницы. Да, личность не самая приятная, но как специалист он будет полезен.
— С таким подходом нам большую часть руководства Рейха нужно перетягивать к себе, — скривился Василевский. — Ведь никто не будет скрывать того факта, что они профессионалы высокого уровня.
— А вы хотите пустить их под нож? — Мило улыбнулся Тухачевский. — Экий вы кровожадный.
— Но ведь ….
— Вы понимаете, чем это грозит? — Перебил Василевского Михаил Николаевич. — Мы побеждаем государство, а потом вырезаем всю его элиту. Как к нам будут относиться элиты иных стран? Ну прямо просто тянуть ручки, стремясь лобызать нас в десны. Но вот если после победы мы прибьем только самых непримиримых, а с другими сможем договориться, то они увидят шанс. Даже мышь, загнанная в угол, становится опасной. Нам нужно меньше размахивать револьвером, мы же, в конце концов, не бандиты с большой дороги.
— Это война! — Вскликнул Василевский. — Тут убивают.
— Это политика! — Осадил его Тухачевский. — Если вы хотите не просто помахать сабелькой, да пострелять, а воспользоваться плодами победы, то нужно думать не только о войне, но и о том, какой мир будет после нее. Или вы считаете, что на одной чистой силе мы сможем склонить в свою сторону Европу, а потом еще и удержать?
