– Погоди, князь, – попытался остановить его брат. – А берешь не много на себя, а? А с боярами потолковать, а? А как гвалт подымут?
– Кому поднимать-то? – оскалился Дмитрий Иванович. – Самые лихие головы в сечах сложили! Тех, кто верность свою уже не единожды доказывали, к себе приблизил. А остальным мы языки поукоротили! Кто теперь хоть и слово поперек князю Московскому и всея Руси?![50] Я теперь – указ! Нынче – сила, а как с Ягайло на пару выйдем, так и вдвойне. Он-то не просто пожаловал! Ему от меня лавры надобны князя, Тохтамыша разбившего, да в усобице помощь! Брата удавить да правителем сделаться. Только – кукиш! По моим правилам сыграем! Коли предать решит, так и Витовта оберну супротив него, да все равно по-своему все сотворю! Коли нет – то и слава Богу, и внук мой да Ягайлы правителем Руси Великой будет!
Все, ежели как Никола сказал, то и дать власть ему княжество великое творить! А пока – своими землями беспокоиться, да Свидригайло поддерживать, да Сигизмунда на княжение готовить! Сам же гонец наш речь держал, – усмехнувшись, продолжал тот, – отрокам дела отцов и далее вести. А ежели отцы одно дело творят? И отроки если с малолетства вместе?! – распаляясь все больше и больше, вещал московский князь, и, глядя на него, даже и сам Булыцкий перепугался, в очередной раз поняв, какую историю, сам того не ведая, учудить ухитрился. А поняв, еще тверже решил для себя: университет нужен вон, правителей чтобы будущих готовить людьми мудрыми, толковыми да образованными. А раз так, то еще надобно с Киприаном говорить. Ему-то от университета такого – своя радость, очки зарабатывать перед Богом, пастырей готовя. Вот только с момента последнего разговора времени утекло – будь здоров, а воз и ныне там. Хотя вроде и собираются посольство великое в Царьград отправлять.
– Университет нужен! – словно бы прочитав мысли пришельца, решительно грохнув по столу, грозно закончил Дмитрий Иванович. – И Гедиминовичей туда, хоть бы и кровь из носу! И Ваську, и отрока его! Чтобы уму-разуму поучали их пастыри православные. Чтобы Русь Великая не только дружинами, да и людом ученым славна была! Чтобы дела, Николой начатые, и дале вершились!
– Самодержец, – негромко, но четко проронил Владимир Андреевич.
– Самодержец! – вызывающе отвечал Дмитрий Иванович. – Самодержец, под крылом своим княжества собравший да защиту от врага давший! Худо, что ли, когда ежели в землях Рязанских – беда, то сердца во всей Руси кровью обливаются?! Чем худо всей Русью врага встречать?! Чем худо без замятен между братьями?! Чем худо, ежели Русь едина, князь един, да митрополит един на земли все-то, а?!!
– А с князьями как? Теми, что на княжество Московское метят? – не поднимая глаз, отвечал Владимир Андреевич.
– А кто еще? Всех уже поотвадили!
– Так ведь грех, – уходя от прямого ответа, буркнул Владимир Серпуховской.
– А не хочешь в грехе замараться, так и в схимники иди! Им перед Богом ловчее отвечать! Думаешь, мне не боязно на Суде Страшном пред Господом предстать?! Боязно! Хоть и дело святое творю, да хоругвь православия в мир несу! Хоть о силе могучей для княжества своего грежу! О животах хоть и пекусь, а все одно – сколько душ сгубил! А сколько еще сгублю, так то Богу одному и ведомо! Кому желанна судьба такая, а?! Тебе, может?! – Великий князь Московский в упор посмотрел на набычившегося Владимира Серпуховского.
– Да, хотя бы и мне, – подняв глаза, решительно отвечал тот.
– Ну, так меч бери! Вот он я! Перед тобой! Мужу храброму долго ли?! – князь двинулся на брата, однако тот даже не пошевелился.
– Грех то, – глухо отвечал Владимир Андреевич, – худо ближнему желать. Вдвойне грех – брату, – в упор глядя на Донского, негромко продолжал муж. – Втройне – втихомолку творить грехи эти, – решительно поднявшись на ноги, Владимир Храбрый без колебаний вытянул ладонь, словно бы для приветствия. – Моя тебе рука, Дмитрий Иванович. Во всех печалях и радостях рядом буду. Во всех невзгодах и победах не отступлю! Вместе Русь Великую строить, до вздоха до последнего! Так, чтобы ни одной шельме… – сжав кулак, он погрозил, казалось, прямо небесам. – Принимаешь, аль нет, Великий князь всея Руси?! – не отводя глаз, твердо спросил он Донского.
– Грех то, – слово в слово повторяя речь Владимира, отвечал правитель, – худа ближнему желать. Вдвойне грех – брату. Неверие – то же худо. Ты – брат мой, и с тобой идти до конца! – Великий князь Московский ответил на рукопожатие.
– Ну, и слава Богу, – владыка облегченно перекрестил замерших в крепких братских объятиях Дмитрия и Владимира.
– Пойдешь навстречу Ягайле?
– Пойду, – решительно глядя в лицо брату, отвечал Владимир.
– Все, как я удумал, сделаешь?
– Вот тебе крест! – осенив себя знамением, отвечал брат.
– Благослови, владыка, – оба, повернувшись к Киприану, смиренно склонили головы.
– Благословляю дела великие вместе вершить!
– Ну и дела, – выдохнул Николай Сергеевич, уже не знавший, к чему готовиться в случае, если перепалка перерастет в настоящую ссору.
Примирившись, князья отправились по своим делам. Владимир Серпуховской с отрядом небольшим навстречу Ягайле двинулся, а Дмитрий Иванович – Сигизмунда чествовать, и теперь, сидя у Николы, наблюдал за тем, как привезенные из княжеских хором столы заполняются яствами. Тут и Алена с девками подсуетилась, и княжеские стряпчие что-то там собрали. А чтобы стол еще более торжественным был, повелел Дмитрий Иванович срочно меду хмельного из погребов княжеских достать, категорически отказавшись от припасов Булыцкого.
– Кислятина, – понюхав, поморщился тот.
– Так со свадьбы же! Ты же и хвалил, что, мол, хорош! – поразился учитель. – Спортился, что ли…
– Знать, пропал, да на стол такой – грешно.
– Так ведь не великий князь? – поразился столь щедрому приему Николай Сергеевич.
– Сегодня – просто брат двоюродный, а завтра – Бог один только и ведает, – веско отвечал муж. – Оно хоть и велел Господь днем сегодняшним жить, да все одно: иной раз наперед заглядывать не худо бы. Да и не ты ли говаривал про то, назначено что гонцу сегодняшнему, а?
Ничего не ответил преподаватель, лишь плечами пожал: мол, тебе виднее. И впрямь, вызвавшийся принять гостей, теперь пожилой человек лишь с досадой ругался на собственную торопливость: оно ведь не подумал о том, что баня – баней, а раз в парную допускаешь, то и стол изволь накрыть. И хоть в помощь – воля да припасы княжьи, так все равно – суета. Особенно, когда дом – полная чаша. Впрочем, здесь-то как раз и не возникло проблем. Все домашние, места свои зная, попрятались по углам, а дворовые с челядью, выполняя то, должно что им по дому, присоединились ко всеобщей суете.
