И сегодня, спустя более чем полвека, очень хорошо помню этот темно-зеленый куполообразный бук, в кроне которого притаились бандиты-автоматчики. Помню, словно слышу снова и снова, трескучий звук сдвоенной очереди их немецких «Шмайссеров». И снова ощущаю на руках внезапно отяжелевшее тело дорогого мне человека.
Судьба… Но не могу простить себе, что не смог заметить, распознать засаду на дереве, и, может быть, изменить судьбу. Эта засада осталась навсегда камнем в моем сердце.
Но эта засада сделала меня еще более твердым в моем деле контрразведчика, прибавила мне горького опыта очень дорогой ценой. Но не сделала меня жестоким, а только еще более внимательным к людским бедам. Мне думается, чем больнее у человека потеря, тем чувствительнее он должен становиться к чужим бедам и потерям. Нельзя ожесточаться. Такая позиция не имеет перспектив в борьбе за спасение людей, в труде во имя жизни на земле. То есть во имя тех идеалов, которые лежат в основе патриотизма, которые движут контрразведчиком. Но бывает, конечно, и по-другому.
К 15 октября в основном с бандитами было покончено, разумеется, некоторые укрылись по хуторам, но местные правоохранители об этом знали и через пару месяцев их поштучно переловили.
20 октября мы выехали из Киева в Москву. По прибытии в Москву, я доложил Г. К.
Жукову подробно, как погиб Гущин, Жуков на какое-то время замолчал. Поднявшись из-за стола, он прошелся взад и вперед по кабинету и выговорил:
– Судьба! Нет таких сил, чтобы кто-то не подчинился ее закону. Жалко Сашу, мы с ним за время войны раз двадцать встречались. Он проходил линии фронта вперед и назад как нож через масло, и ни одного ранения, и на тебе – погиб на собственной земле от пули бандита. Как жалко таких людей терять. Но вы вместе допустили непростительное ротозейство, два таких опытных костоправа шли под бандитские пули, как на свадьбу! Я не представляю, как бандиты не уложили вас там вместе – ведь пуля дура, ей что мишень, что человек…
Георгий Константинович долго не мог успокоиться, позвонил Хрущеву, сообщил ему о смерти Гущина и снова сел на свое место и как бы случайно спросил меня:
– Это ты впервые увидел так близко смерть своего коллеги?
Я откровенно сказал:
– Да, хотя и сейчас не верю, что его нет в живых, он для меня был не только коллега, но и учитель, и спаситель не только меня, но всей нашей семьи. Раз двадцать хотели с ним сфотографироваться, но все времени не хватало… а теперь оно ушло от нас навсегда.
– Ладно, – проговорил Георгий Константинович, – возьми себя в руки: ты бледный, как дистрофик, так можно подорвать здоровье, надо контролировать себя. Я часто вспоминаю войну, иногда от снов просыпаюсь весь мокрый от пота, но надо жить и работать, работы у нас ох как много, ты даже представить себе не можешь. На всех перекрестках кричим: мы победили фашизм, но не там мы его искали, я бегло просмотрел эти «секретные» папки Берии и несколько раз прочитал пасквиль Даллеса, Эйзенхауэра и Трумэна, многое понял.
– А что вы поняли, Георгий Константинович, если не секрет?
– Какие могут быть между нами секреты? И Первая мировая, и Вторая мировая войны – это тренировка настоящего фашизма США и Англии. Гитлер был игрушкой – пешкой в их руках. Поэтому работы много и нам раскисать некогда. Я пригласил Василевского, Куликова, Ахромеева; не стесняйся, поднимем по сто грамм в честь памяти Саши.
Минут через пятнадцать зашли Ахромеев и Куликов, потом вошел Василевский, с которым я близко встретился впервые. Жуков рассказал им о нашей потере и, как оказалось, они все хорошо знали Гущина как отчаянного и умного контрразведчика.
Как ни странно, одним выдохом проговорили:
– Судьба!
К вечеру все мы разошлись. На второй день я около полудня позвонил Георгию Константиновичу и, как оказалось, не зря, он меня уже разыскивал. Когда я зашел к нему в кабинет, то он сразу стал говорить, что дачу Берии мы оставили без наблюдения зря, я с ним согласился. И предложил, что я бы хотел поработать с этими папками и понаблюдать за «туристами», которые не в меру интересуются дачей Берии. После чего хочу выпроситься за «бугор» и шлепнуть этого подонка Даллеса. Жуков нахмурился, помолчал, потом говорит: «Даллеса сейчас не достать, он назначен директором ЦРУ, окружен целой псарней охраны, вот когда он шпионил по Европе, то его убрать не составило бы труда, сейчас повременим, риск не оправдает потерь». Итак, я вернулся в свою часть, приступил к сержантской службе, прорабатывал материалы секретных папок, изъятых у Берии, и наблюдал наскоками за дачей Берии. 14 марта 1955 года Г. К. Жуков заехал в «гости» к командиру части – полковнику Соколову. Это для меня было неожиданностью, тем не менее, за мной прибежали из штаба части и сказали, что вызывают к начальству. Я спрашиваю: «К кому?» «К командиру», – говорит посыльный. Подходя к штабу, я увидел ЗИМ Г.К. Жукова. Зашел, поприветствовал и доложил по Уставу: «Сержант… прибыл по вашему приказанию».
– Садись, тезка, – сказал Жуков, – дела все здесь закончил?
– Почти все.
– Тогда собирайся, в Москву поедем, предстоит командировка.
23 июля 1955 г. я как гражданский человек прибыл в Будапешт в наше советское торгпредство, как все и было условлено. В торгпредстве я быстро нашел общий язык.
По документам я числился Скороходов Сергей Иванович, коренной москвич, пропи¬ сан по адресу: 1-я Мещанская, дом 10, кв. И.
Фото № 8.[3]
Торгпредство возглавлял наш человек, поэтому у меня полностью были развязаны руки, я мог порхать как птичка там, где мне было интересно. Через пять дней прибыли ко мне в помощь Быстренко и Литовченко.
Послом СССР там, в Венгрии, был Ю.В. Андропов. На десятый день моего пребывания в Будапеште я попросился к нему на прием и вскоре был принят.
Мы познакомились и как-то сразу с ним сошлись во взглядах, несмотря на разницу в возрасте. Юрий Владимирович пригласил меня вместе пообедать, я согласился. За обедом мы откровенно обменялись мнениями насчет проникновения в Венгрию большого количества разведчиков ЦРУ. Хотя Юрий Владимирович до этого никогда не имел дела со спецслужбами, но был очень наблюдателен, а его зрительной памяти мог бы позавидовать каждый.
Он откровенно мне сказал:
– Я не знаю, Сергей Иванович, к какой вы разведке относитесь, но я вас на второй день вашего приезда заметил и понял, что Москва озабочена.
Я спросил его:
– По каким приметам, Юрий Владимирович, вы меня определили?
Он сразу же ответил:
– Даже по походке…
– Да, – говорю я, – Аллен Даллес решил изменить свою тактику да, наверное, и стратегию. В Советском Союзе номер с переворотом не прошел, так он решил отщипывать соцстраны по кусочку, а смута – это профессиональная среда, пища для воинственно-разрушительного империализма. Они теперь уже не боятся, что, может, из Венгрии свой Гитлер появится, агенты, как тараканы, полезли во все щели – потому народ и заволновался.
