не хотели.
— Стас, ты чего?! — возопил ленинский опер, — Мне до пенсии три года осталось! Бес попутал! Не губи! Это третий за неполный месяц! — не оборачиваясь, ткнул он пальцем за спину в лежащий на асфальте труп. — И как назло, всё на моей территории! Хоть вешайся!
— Литр коньяка! — вынес приговор Гриненко, — Литр и через час! И своему дежурному докладывай по рации при мне!
— Доложу! — смирился хмурый капитан, — Но где я тебе среди ночи коньяк найду?
— А мне пох#й твои половые трудности! — Гриненко, как янычар, был свиреп и не знал жалости к мелкому капитану, — Час тебе, Чудинов, время пошло!
Дождавшись, когда ленинские контрабандисты доложатся во всеуслышание об обнаружении на своей земле жмура, мы с величайшим облегчением начали загружаться в свой УАЗ.
— Не первый раз уже такое! — повернувшись ко мне, пожаловался Станислав. — Давят почему-то всегда на их стороне, вот жаба их и душит. Так-то Витька мужик хороший и, как опер сильный. А три покойника за месяц, это и впрямь беда! Такого и врагу не пожелаешь!
В РОВД мы вернулись, окончательно утратив все надежды на возможность хоть немного подремать этой обыденной и всё же такой неспокойной дежурной ночью. Но зато мы вернулись без подкидыша. Без трупа, то бишь. Висяк в виде жмура, да еще под самый конец дежурства, это в любом случае, ни разу не подарок.
Объективная реальность не оставляла мне никаких шансов даже на полчаса праздного бытия. До конца дежурных суток оставалось всего-то три с половиной часа, а мне еще надо было завершать мероприятие по разобщению подельников.
Начать завершающий этап закрепления доказательной базы я решил с гражданина Соснина. Его, как мне обоснованно представлялось, ломать будет гораздо проще, чем обнаглевшего от излишних знаний юриста-заочника Горшенина.
Сонный сержант доставил в мой кабинет задержанного, в виде пусть и моторостроительного, но чрезвычайно скандального гегемона. Почти со стерильной беспристрастностью и вполне объективно подозреваемого мною в совершении сразу двух уголовно-наказуемых деяний. По ныне действующим, опять же, уголовно-процессуальным понятиям страны советов. То есть, той самой власти рабочих и крестьян. Таки да, одно из противоправных злодейств слесаря Соснина было социально близким к учению Ленина и свершилось оно вполне в стиле революционно-экспроприаторского гоп-стопа. Но вот второе расставило всё по местам, поскольку выразилось в обычной и до боли вульгарной бакланке.
Доставив в мой кабинет внучатого потомка революционных матросов, помдеж, позёвывая, удалился в свою дежурку.
Валерий Макарович Соснин, в отличие от своего нахального соучастника-недоюриста, предсказуемо вёл себя скромнее своего прыщавого коллеги. Я бы даже сказал, намного уважительнее по отношению ко мне. Как к представителю советского закона и предварительного следствия. Оно и неудивительно, если учесть, насколько быстро его томный летний вечер, моими процессуальными стараниями трансформировался в унылую камерную ночь. Его хмельная лихость уже благополучно улетучилась, уступив место тоскливому предвкушению. Пока еще не в полной мере, но уже достаточно отчетливо осознаваемой беды.
— Ты, чего, Соснин, грустный такой? — участливо поинтересовался я, наливая из алюминиевого ковшика в свой стакан черной и, кажется, такой же тягучей, как дёготь заварки, — Ты же и суток еще не отсидел, а уже в такую меланхолию впал! Ты, Соснин, в армии-то служил? — выключив из розетки зашумевший чайник, я добавил кипятка в самый настоящий и по всем канонам поднятый на электроплитке чифир. — Ну или хотя бы в тюрьме сидел? — перевёл я взгляд с опорочившего высокое звание советского пролетария на свой стакан с первостатейным «купчиком».
Квалифицированно заваривать настоящую «блатную кашу» я научился еще в далёкие и пока не наступившие девяностые. Во время такой интересной, но до крайности беспокойной и опасной службы в ГУБОП МВД. В те самые приснопамятные времена, когда я пребывал там в должности старшего опера по ОВД. По особо-важным делам, то есть. Именно тогда мне пришлось два с половиной года прослужить в Управлении оперативного внедрения. И, в соответствии с занимаемой должностью, помимо активного участия в различных ОПГ, четырежды пройти отсидки в московских и не только, СИЗО. Под личинами беспредельщика-рэкетира, а так же разбойного и наёмного мокрушника. Разумеется, каждый раз квартировал в «черных» хатах. И надо сказать, что далеко не все законом инкриминируемые мне прегрешения, по причине которых меня «командировали» в казематы, были надуманными. Но правдой было и то, что почти всё, на мне висящее, как и предусмотрено соответствующими приказами за двумя нулями, было документально оформлено и санкционировано на самом верху. Санкционировались такие радикальные спецмероприятия всегда подписью первого заместителя министра. И высшая их цель в ту пору, когда оргпреступность захлестнула страну, оправдывала самые жесткие средства. Во всяком случае, я и сейчас в это верю. Особенно, если учесть, насколько чище после их реализаций стала территория нескольких республик и областей, закреплённых за нашим отделом. Но сколько коллег по Управлению бесследно сгинуло в процессе тех внедрений…
Одна из таких «командировок» протянулась почти два с половиной месяца. Там-то, на прикладной практике я и познал практически все правила бытия в приличном камерном обществе. И в том числе, как на «дровах», смастыренных из туго скрученной в полиэтилене небольшой газетки, поднять в жестяной кружке достойный чифирёк. Деревянные шконки в ту пору были уже не во всех камерах, а душевной бодрости хотелось. Многому мне тогда пришлось научиться. Сначала факультативно у каторжан-инструкторов в теории, а потом уже и по ту сторону решки, в кругу, так сказать, «честных арестантов».
Ну и дурак же я тогда был! Молодой и безумно отчаянный идиот. В то время еще веривший в идеалы и вышестоящему руководству. Сейчас бы я в такие «командировки» даже и не сунулся. И на Кавказ ни в одну, из пройденных шести, тоже не поехал бы. И дело вовсе не в желании уцелеть любой ценой. Просто я стал умнее и, не побоюсь этого слова, мудрее. Настолько, что приоритеты сами собой расставились в соответствии с исторической и настоящей реальностями. Н-да…
— Не служил! — настороженно глядя на меня, после паузы ответил уклонист, — Плоскостопие у меня. Не взяли в армию. — И в тюрьме я не был! Я комсомолец, вообще-то!
— Ну это в корне меняет дело! Тогда всё понятно! Раз комсомолец, тогда, конечно! — бросив в стакан два куска рафинада, продолжил я диалог, подготавливаясь к загонной охоте на правоверного, но такого бандитствующего комсюка, — Понял я тебя,
