class="p1">Голограмма вскинула брови, подошла к Ивану и потрогала его разгоряченный лоб:
– О-о, далеко пойдёшь! Но насчет меня ты ошибся, я не пустота.
Деймос-ПВО поудобнее устроился на кофеварочной капсуле и начал:
– Венгерский физик Денеш Габор в конце 40-х годов создал первую голограмму…………………. (и ПВО подробнейшим образом рассказал Водкину всю историю создания голограмм). Речь и другие звуки могут быть добавлены путем обычных ультразвуковых волн. Специалисты научились с помощью фемтосекундных лазеров создавать голограммы, которые к тому же можно потрогать руками. Это стало возможным за счет сокращения длительности лазерных импульсов с нано- до фемтосекунд. Ультразвуковые волны вибрируют и воздействуют на барорецепторы человеческой кожи. Вот потрогай меня! – протянул псевдочеловек руку живому человеку.
Иван осторожно потрогал ладонь Деймоса-ПВО, легкие импульсы прошлись по его кончикам пальцев, и он захотел пожать эту искусственную руку, но не успел, его собеседник рассыпался мелкими сине-фиолетовыми искрами и исчез. Совсем исчез. Иван чуть не расплакался: здесь только что был друг, с которым можно было поговорить на интеллектуальном уровне и теперь его нет. Раз и нету! Писатель постоял, подождал… Но он был не дурак, он знал, что такие собеседники не возвращаются никогда.
– А-а! А-а-а! А-а-а-а! – заорал Иван от отчаянья с всё нарастающей амплитудой.
– Чего расшумелся? – недовольно заворчала капсульная кофеварка. – Вон, выйди на улицу, поищи себе в товарищи живых людей, ведь кто-то же топит для тебя эти гребаные батареи!
Но глаза писателя уже налились кровью, он медленно и еле шевеля губами произнес:
– Ты не понимаешь! Мне не нужны те, кто топит батареи, мне не нужны другие люди вообще. Мне нужен такой, как он. Пойми ты это, чайник!
– У-у, – тяжелый случай, обиделась супер-современная капсульная кофеварка. – А знаешь, что я тебе скажу, дурилка картонная, ты сам – голограмма, и имя твоё, поди, Фобос-ПВО. Пелевин создал вас обоих в честь единственных спутников Марса, а теперь сидит на своей красной планете и смеётся над тобой: «Ох-ох-ох, горемыка одиночка, ох-хох-хох!»
Ивану занехорошело, он взял стакан и почти пополз за водой, за горячей, за той самой, которую кто-то да грел для всей большой системы космодрома Восточный. Но кофейник уже разошелся не на шутку:
– Вот ты посмотри вокруг: в каком мире ты живешь, сечешь? А ведь так в реальности не бывает! Оглянись вокруг, идиот. Ну что ты видишь? А видишь ты совершенно пустой, но уже действующий космодром. Ты видишь то живых, то мертвых генералиссимусов. И твоё задание это дурацкое: описать настроение космонавтов – бред сивой кобылы! Ну и всё. Вот, скажи мне, как друг другу, можно пропить живого человека прямо в Новый год?
Иван обвел взглядом пространство вокруг себя, ещё одного «своего нового друга»… и понял, что в ином, то есть в правильном мире, он никогда не жил, и поэтому сравнивать ему было не с чем. А поэтому слова кофеварки показались ему жутким бредом. Но он махнул рукой и просто поправил «чайник»:
– Меня в суде проиграли, а не пропили. Обычное дело.
– В суде проиграли человека? Да ты в своем уме!
Иван родился, вырос и жил в этом необычном для «чайника» мире, писатель другого расклада и не знал. А откуда «чайнику» был известен другой расклад – вот это вопрос так вопрос! Но Иван не задал кофейной капсуле такого вопроса, потому что не понял, о чём она вообще говорит и куда клонит.
Человек (ну уж, какой был) развернулся, выключил свет и на ощупь пошел к компьютеру – описывать в своем произведении последние события. Он знал, что должен сделать это во что бы то ни стало. Так он был запрограммирован. Наверное. Не знаем точно. Не уверены.
Следующий день встретил Водкина-Безделкина весьма неадекватно – откуда ни возьмись, нагрянул вечер, а не утро. Хотя ничего удивительного в этом не было: писатель писал чуть ли ни до рассвета, а потом спал как убитый. Но неадекватность вечера была не в его темнеющем пространстве, весьма логично и спокойно ложившимся на веки сумасбродного автора, а совсем в другом: пространство вокруг Водкина-Пелевина сотрясалось от глухих выстрелов:
– Бах-бах-бах! – они сопровождались боем разбитого стекла, и по всей видимости, гремели где-то рядом.
Иван и виду не подал, что испугался, лишь сердце его громко и предательски застучало:
– Бух-бух-бух! – и не было никакой возможности его унять.
Водкин прислушался, выстрелы доносились из столовой и сопровождались не только звяканьем стекла, но и добрым таким мужицким смехом вперемешку с задиристыми комментариями после каждого «бах-тарабах».
Писатель схватился за голову и подергал свои волосы: видимо, он хотел проснуться. Но не тут то было, выспался уже сынок! А посему сынок затих, притаился под одеялом и прислушался ещё. А после сделал уже более веселый вывод:
– Ну точно, это же Розгин и Шаньга! По бутылкам, что ли палят? Вроде как с глушителем. Идиоты! – и успокоив своё сердце, Иван откинул одеяло, встал и поперся в ванну. Он не спеша умылся, почистил зубы, оделся и вышел к гостям. Отшельник точно знал, что если здесь и сейчас его убьют, то он ни чуточку не расстроится. Ну а как иначе? Разве могут мертвые министры убить насмерть мертвого писателя?
Предположения Водкина оказались верны: по столовой неровной тяжелой походкой расхаживали главнокомандующие Димон Олегич Розгов и Серега Кужугетич Шаньга. Они пришпандорили к именному космическому пистолету ТОЗ-81-Марс глушитель и расстреливали стратегический вино-водочный запас Водкина, ну, а по сути – свои же собственные бутылки, оставленные тут ими в прошлый раз.
– Ах я дурень, я же забыл пушку на кухне! – вспомнил Безделкин и про себя добавил. – Дай дуракам в руки оружие…
– А, писатель-могилокопатель! – радостно поприветствовал его Розгин. – Проходи, родной, проходи. Стрелять будешь?
– Пить буду, – почувствовал писатель сухость в горле.
– Нет, рядовой, пить тебе нынче вредно! – еле выговорил фразу Шаньга от изрядно выпитого. – Ты пишешь. Понимаешь? Пишешь роман! Про космические настроения. Иди лучше поешь.
Он сделал выстрел в последнюю бутылку виски, стоящую на столе, та с шумом разлетелась на куски, разлилась на стол и далее на пол. Министр обороны широко махнул рукой, показывая на другой стол. О боже, а там лежал изрядный каравай хлеба и невероятных размеров кровяная колбаса. Своими немыслимыми сплетениями кишок она занимала весь стол, горой возвышалась чуть ли ни к потолочному светильнику и свешивалась лоснящимися иссиня-бурыми боками на пол.
Ивана затошнило, он отвернулся от кровяной колбасы и устало посмотрел вокруг: на бардак, на мокрые полы и на битую тару. Водкин,
