— Машина Михельсона.
МакДугал воровато оглянулся, потом проходя мимо, смачно харкнул на лобовое стекло…
— Внимание, он выходит!
МакДугал поднес сотовый телефон к уху.
— Спасибо…
Решили работать вдвоем — Мантино следит пешком, МакДугал — на машине, потому что он лучше знает улицы Нью-Йорка. В принципе — ни одного из них объект не видел и не знал, так что — могло прокатить.
Связываться между собой решили по рациям, благо у них у обоих были гарнитуры для связи «hands-free», такие же как и на сотовых. Если объект будет уходить на метро, где рация не берет — есть сотовые…
Латифа они едва не пропустили — он был невысоким и неприметным, он не выделялся в толпе, наоборот, толпа маскировала его. Выйдя из небоскреба на Федерал-Плаза он огляделся, потом довольно быстро пошел по Уорт-Стрит, по направлению к знаменитому Бродвею. Мантино, оставивший из-за жары пиджак в машине последовал за ним.
Подозреваемый (Мантино не знал в чем его можно подозревать, но привычно называл его подозреваемым) спешил, непонятно куда. И этим выдавал себя. Если бы он подстроился под движение толпы — рано или поздно Мантино бы его потерял. Для слежки в густонаселенном городском районе нужна бригада, семь человек и три машины — но никак не двое. И если бы подозреваемым был местным — «стряхнуть хвост» для него тоже не составило бы проблемы, потому что Мантино был новеньким и не знал город. Но он спешил, он выделялся — и Мантино довольно уверенно вел его.
Вышли на Бродвей — он бы с удовольствием прогулялся по нему в более спокойной обстановке, но было не до этого. Латиф еще прибавил ход, он почти бежал…
— Он уходит!
— Вижу. Не торопись.
Прибавил и Мантино — Латиф бежал, не видя его — но в плотном людском потоке бежать было затруднительно, и тем самым он только выдавал себя.
— Он бежит к Сити-Холл!
Метро!
— Понял, координируй.
И тут Латиф пропал. Просто исчез из колышущегося людского моря. Мантино прибавил ходу, думая, что тот рванул бегом к входу на станцию.
— Я его потерял!
И тут истошный визг резанул осколком стекла по и так напряженным нервам…
— Полиция! Полиция, пропустите!
Расталкивая локтями взбудораженную толпу, Мантино пробился к тому месту, где уже закручивался людской водоворот. Какая-то женщина — видна была лишь ее обтянутая брюками объемная задница, вопила как пожарная сирена.
— Полиция! Отойдите, полиция!
Рафья Латих лежал на грязном асфальте тротуара на животе — маленький, скорчившийся, сломанный. Руку он держал прижатой к животу — и из-под него уже растекалась насыщенно-багрового цвета лужица.
Мантино рывком перевернул умирающего на спину, склонился над ним, глядя в побелевшие от боли глаза. Машинально прижал два пальца к нужному месту на шее, уловил слабую, прерывистую пульсацию.
— Кто? Скажи мне, кто?
Умирающий что-то сказал (что именно он вспомнит нескоро) на непонятном гортанном языке, потом по его телу прошла судорога, другая…
Все…
— Сэр… — снизу, со станции поднялись полицейские.
— Оперативная группа! — МакДугал сходу бросился на полицейских — это наше дело. Обеспечьте охрану места преступления!
— Сэр, вообще-то он был на станции метро — сказал один из полицейских.
— Он не вошел в нее, это федеральное дело![26]
Мантино поднял голову, огляделся по сторонам. Чемоданчика, с которых Рафья Латих прилетел из Берлина не было.
— Мак, чемодан! Надо перекрыть станцию. Убийца забрал чемодан!
Копы из Метрополитан полис посмотрели на него со смешанным выражением сострадания и раздражения. Еще один федеральный придурок… сколько их развелось, а вот простую работу копов делать никто не хочет.
— Сэр, как вы это себе представляете? — скептически спросил старший из копов — у меня тут пара тысяч человек в минуту проходит, а в час пик и того больше…
Дневниковые записи
19 июня 2002 года
Баграм
Кажется, я начинаю все ненавидеть…
Врач, осмотрев меня, сказал, что несколько дней надо оставаться на базе. Оставаться на базе — это значит лежать, читать Чосера при свете лампочки в бетонном склепе, все украшение которого — это кровати, шкафчики да несколько постеров с голыми телками, приклеенных для оживления обстановки. Черт, мы как крысы, прячемся в норах от обстрелов. Когда падает мина — все чуть заметно вздрагивает, и ты тоже вздрагиваешь. Кстати, обстрелов тут не так много, как рассказывают. Местные не дураки, они знают что мы засечем огневую позицию радиолокатором и через минуту-две они получат ответный гостинец калибра шесть дюймов с воздушным подрывом. Поэтому они делают один-два выстрела из миномета и меняют позиции. Минометы здесь самодельные, сделанные из куска трубы, как раз их хватает на один — два раза. Мы их заливаем бетоном и выкладываем из них дорожки.
Вчера не сдержался, дал по морде одному парню, который посмел высказаться о нашей семье. Этот парень родом из Индии и не имеет никаких понятий о правильном, достойном джентльмена воспитании. Сейчас немного стыдно от того, что я ударил, не предупредив, и от неожиданности он не смог ответить. Но если бы майор не стал между нами — не знаю что было бы. Мне вынесли устное порицание и назначили три дня наряда по кухне после того, как поправлюсь.
Мы все-таки вылезаем из своих нор. Когда заканчиваются полеты — мы вылезаем из этих проклятых нор и устраиваем прямо на поле игру в футбол. Или соккер, как называют ее заокеанские кузены. Я не знаю, зачем мы это делаем, может для того, чтобы доказать всем что мы еще живы? Но что можно доказать горам, плюющимся в нас смертью?
Мне пока нельзя играть, я просто наблюдаю. Хотели еще сыграть в крикет, но пока у нас нет ничего для этого. Мяч и тот — едва раздобыли.
А сегодня утром привезли Джима. Черт, я его едва узнал. Он всегда был бесшабашным и бесстрашным, помню как мы лезли через забор в школе для девочек. Этот чертов забор, его поставили специально для таких как мы. Высотой десять футов, и еще у этого проклятого забора наверху — пики, как у копий, очень острые. Джим тогда посмотрел на нас и сказал: ну что слабо? А потом полез первым. И пропорол руку. Черт, его рука была пробита насквозь этой пикой, но он не закричал, он высвободил руку и спустился вниз. Потом мы его кое-как перевязали и пошли обратно — ведь до корпуса было четыре с лишним мили. Утром он вышел на построение, и если бы мистер Блумингдейл не обратил внимание на следы крови на форме — ничего бы не открылось. А когда Джимми спросили, с кем он это все затеял, он сказал: я был один, сэр! Вот так вот.
