Суворов поймал себя на том, что прошло всего несколько часов, как он ринулся разделаться с архивом, а теперь хочет его только сохранить. Почему так? – в душе не найти ответа. Значит, так надо. Душа вообще такое место, где нет ответов. Там одни лишь вопросы. К самому себе. «Как задам их все, так и ответ получу, почему так».
– Здравствуйте, Георгий Николаевич! – Суворов оглянулся. Протягивая руку, с улыбкой приближался Глотов. – У меня к вам безотлагательный разговор. Об этом, – кивнул он вниз.
– Напрасно утруждали себя, сударь, – холодно произнес Суворов, заложив руки за спину. Он перестал слышать свои мысли, он услышал в себе сердце Лавра.
С того памятного для него разговора с Надей Суворов сознательно отдалился от Ирины Аркадьевны и от самой Нади. Он практически не выходил из своей комнаты, а когда оказывался наедине с Ириной Аркадьевной, избегал глядеть ей в глаза. Он не трусил ее, но не мог и ей причинить боль, так как видел, что она страдает не меньше девочки. Со свойственной ей чуткостью она сразу уловила произошедшую с Суворовым перемену. Только не могла взять в толк, с чего вдруг эта перемена произошла. Словно кошка черная перебежала дорогу. Может, сглазил кто? И тут ее поразила догадка. Она несколько дней уговаривала себя, что это ошибка, но, не в силах более сдерживаться, спросила у Нади:
– Надя, ты разговаривала с Георгием Николаевичем?
– Да. То есть нет. О чем?
Ирина Аркадьевна вздохнула. Знать, не судьба, коли родная дочь против. Но почему? Почему она против этого удивительно ясного по жизни человека? Неужели… Неужели она сама… У нее даже заболела голова. Она вспомнила: чем радостнее проводили они воскресные дни, тем мрачнее становилась Надя. Как же я была поглощена своей радостью, что не видела горе собственного ребенка. Господи, за что мне такое наказание, за что? Съезжать – и как можно скорее! Никогда в жизни больше не видеть его! Она стала собирать вещи, а когда из школы пришла Надя и с недоумением уставилась на открытый посреди комнаты чемодан, Ирина Аркадьевна поняла, что, убегая от жизни, ни она, ни дочь ее счастливей не станут.
– Ищу шарфик, скоро похолодает, – стараясь не зарыдать, выговорила она.
С того дня она тоже внутренне отдалилась от Георгия Николаевича и уже ни разу не спрашивала у него о планах на предстоящий выходной день. Надя тоже не интересовалась. Суворов делал вид, что не замечает этих перемен, иногда только виновато улыбался вслед Ирине Аркадьевне и Наде. Он чувствовал себя последним подлецом, но ничего не мог изменить!
А через несколько месяцев всё вернулось в прежнюю колею. Они вновь стали вместе проводить воскресенья, правда, гораздо реже, у Суворова появились свои знакомые, которые не были уже их общими знакомыми, а у Ирины Аркадьевны свои, о которых она ему ничего не рассказывала. И что удивительно, они оба испытывали друг к другу настолько большое уважение, что это позволяло им ровно, как ни в чем не бывало, говорить о чьей-то любви или сгубившей кого-то страсти. Надя при этих разговорах больше, чем обычно, ерзала на месте. Ничего не изменилось, только они вернулись к тому времени, которого уже не вернуть.
Суворов довольно часто приезжал в Ленинград, и всякий раз спешил к Адалии Львовне, как к родной матушке. Тетушка радовалась успехам племянника и, с гордостью глядя на него, восклицала за рюмочкой доброго вина:
– Мы, Жорж, с тобой достойно несем по этой жизни наши фамилии – Бахметьевых и Суворовых. И мы должны, как две полноводные реки, достойно донести наши воды до моря, которое Соловьев назвал Историей. Ведь жизнь река, и не дай Бог, если она обмельчает в устье.
– Обмелеет, тетушка?
– Обмельчает, племянник.
Адалия Львовна не только выжила в горниле революции и последующих чисток, но даже преуспела в жизни, чем лишний раз подтвердила жизнестойкость своей фамилии. Осталась цела она благодаря своей уникальной способности видеть человека насквозь.
– Человек от природы стекло, и он сам мутит себя. А все эти совэтские чиновники и их жены с любовницами, – говорила она, посмеиваясь, – независимо от своего жизненного помутнения, прозрачны только от страха. Сразу видать, что им всем надо. Того, чего у них нет. Воспитания, шарма, благородства. Не у всех, конечно, но у большинства. У девяноста девяти с половиной процентов. Как и положено в стране большинства. Я имею в виду не ту страну, что живет без света. Я имею в виду весь нынешний свет. Если б ты знал, скольким я гадаю и привораживаю! Обо мне и в Москве знают, на самом верху, под рубиновыми звездами. Жду вот, когда позовут. Вернее, повезут. Там сперва привозят, а уж потом приглашают. Так принято у них. Никогда бы не подумала, что революционному классу понадобится столько всякой чертовщины. Но это стра-ашная тайна!..
Свою карьеру при новой власти Адалия Львовна начала с того, что стала делать замечательные прически женам партийных бонз Ленинграда. С первых же ее причесок, сопровождаемых всякими полезными советами, без которых женщина просто не женщина, стала стремительно расти ее скрытая в узком кругу слава. Ее ценили за легкость и шарм. Она знала множество пикантных историй, до которых падко женское ушко, тем более не привыкшее к тонкостям. Она охотно делилась со своими клиентками профессиональными знаниями, как выжить среди сумасшедших мужчин и как подчинить их своим капризам и воле. Те записывались к ней в очередь и подавали от своих щедрот кто что мог, в том числе и неоценимую информацию о текущем моменте. По переменам в составе клиенток Адалия Львовна судила о карьерных зигзагах их мужей. Когда за год состав дам изменился чуть ли не полностью, она от греха подальше забросила свое ремесло, сменила квартиру и ушла гардеробщицей в библиотеку. Она уже с трудом передвигалась, весь день было трудно выстаивать на ногах. Георгий Николаевич узнал о ее положении и стал ежемесячно присылать деньги, чтобы избавить тетушку от необходимости зарабатывать на кусок хлеба.
С годами у Адалии Львовны развилась до болезненного состояния страсть к хлебосольству. Отведав, хоть и в малой мере, на излете второго десятилетия голода, она панически боялась его примет, и ей казалось, что любой зашедший к ней человек должен быть обязательно досыта накормлен. У нее были два неизменных фирменных блюда: яичница с колбасой(полная сковорода) и песочный торт «Адмиральский» со смородиновым вареньем, чрезвычайно вкусный и тающий во рту. Торт полагалось запивать бокалом густого какао. Это у тетушки называлось «перекусить». После такой трапезы гости забывали о тяготах жизни и ощущали только тяготы в своем желудке, чему Адалия Львовна была несказанно рада.
Суворов иногда подтрунивал над ней:
– Спроси кто меня, какое будет мое последнее желание, знаете, что скажу? Перекусить у тетушки Адалии.
Пора хлебосольства настала уже в конце тридцатых, а в двадцать четвертом был только взлет ее необычной карьеры. Ее называли «Адалия, Мастер по всему». Как локон шпильками заколоть, как горячими щипцами не обжечь, как и из чего маску наложить, как и насколько – компресс, как бровки выщипать, как сделать педикюр, как эпиляцию – всё это она умела сделать быстро, безболезненно и блестяще. Адалия Львовна знала тысячу и один рецепт настоев и отваров, порошков и мазей, сотни заклинаний и заговоров, секретов и советов, сплетен и примет. В трех бывших деревнях Адалии Львовны были (в свое время) и целитель-ведун и бабки-знахарки. От них достались ей и все ее знания, и несколько старинных травников и лечебников с указанием всех лекарственных трав и способов их применения.
– Этот напиток, Варвара Егоровна, «Золотой Дракон», повышает функции мужских половых желёз и в связи с этим общий умственный потенциал мужчины. Рекомендую, – горячо говорила она супруге члена правительства. – Мужчина становится намного привлекательнее во всех своих обоих смыслах.
– Я, Адалия Львовна, о функциях мужских половых желёз сужу по их слюнным железам, – признавалась наблюдательная супруга члена правительства. – А если еще и глаза горят – значит, и по умственной части хоть в Политбюро.
– Усики срезать не надо, – продолжала Адалия Львовна. – Вырастут еще толще и гуще. Как у Юлии Абрамовны. С пьяным мужчиной не выходите сразу на мороз. Вмиг опьянеет, свалится без чувств. Будете на себе тащить.
– Да-да-да, я своего устала таскать, – поражалась Варвара Егоровна.
– Масочки вам надо поделать, Варвара Егоровна, чтобы сузить поры. Сделайте парижскую маску. Ее завезла в Париж в 1813 году маркитантка Гликерия, дочь графа Безухова. Квашеная капуста есть? Отлично! Наложила, подержала, смыла холодной водой – кожа, как у младенца. Ксения Петровна, обратили внимание, как побелела да похорошела?
– Это она в Кисловодск с Сиракузским съездила. А держать сколько?
– Вам лучше полчаса, у вас кожа жирная. С Сиракузским, говорите? У него же аденома. Я ему рекомендовала подорожник и пальму сереноа.
