Нестор промолчал.
— Боюсь, — продолжал Хелье, — что Элисабет строила тебе глазки, а ты и растаял.
— Хуже, — сказал Нестор.
— Что может быть хуже?
— Князь сказал, чтобы я в детинце больше не смел появляться, ибо по жизни ничем не занимаюсь, и человек я никчемный. Я ему сказал, что, напротив, занимаюсь, и что я летописец. Глупость сказал, понимаю. Но сказал. Вот он и прицепился — напиши, тогда прощу.
— Прощу — за что?
— Застал он нас с Элисабет тогда… мы с ней целовались…
— Листья шуршащие…
Хелье сперва испугался, а затем ему стало смешно.
— Ладно, — сказал он. — Послушаем, чего он там болтает.
Меж тем Бенедикт искусно плел свою проповедь — время от времени добавляя лестную фразу, совершенно невзначай, по адресу — то парижан, то женщин, то короля, вставляя время от времени забавные случаи из жизни.
— Ходил я тут по городу, — разглагольствовал он, — расспрашивал людей. К примеру, сказали мне, что Церковь попустительствует нищим, и что нищие, коим Церковь обеспечивает неприкосновенность, даже платят за это Церкви налог.
По помещению прошел шепот — действительно, слухи такие ходили по городу, но как узнал о них римский проповедник, только вчера к нам прибывший — не на самом же деле он ходил по стратам, расспрашивал прохожих! Да и чего их расспрашивать — не скажут ведь, ибо в первую очередь подумают, что спрашивающий — спьен.
— Не скрою от вас, дети мои — Церковь может и рада была бы обложить нищих налогом, если бы хотя бы часть этого налога можно было бы с них получить. Может в Париже нищие особенные и с радостью расстаются с деньгами, не знаю.
Аудитория захихикала.
— Слов нет — на стратах кругом попрошайки, по страту не пройти. Добрые парижане думают, что попрошайки эти работать не хотят, а денег за день собирают столько, что ремесленнику за месяц не заработать. И подавать им поэтому противно. Есть тут один момент, мне лично не очень понятный. Если, как они утверждают, доход нищих в несколько раз превосходит доход ремесленников, то как же это в Париже до сих пор сохранились ремесленники?
Аудитория засмеялась.
— Рекомендую каждому, — сказал проповедник, — кто думает, что нищие богаче его, стать нищим. А что? Работать не надо, денег прорва. Попрошайничество грехом не является…
Смешок прошел по аудитории.
— Не является, — повторил проповедник. — Ни великим, ни малым. Вон там, у входа, тумба стоит, а в ней прорезь сделана — для пожертвований…
В окружении двадцати охранников на остров прибыл король Анри Первый. Толпа было закричала восторженно, но король, идя ко входу церкви, делал круглые глаза и прикладывал палец к губам, указывая на церковь — мол, не мешайте говорить человеку. Первые ряды, хихикая, передавали это вторым. В самой церкви слегка потеснились, давая королю дорогу. Король — двадцатидевятилетний, стройный, ухоженный брюнет в охотничьем костюме, с римским профилем, скромно встал в углу церкви. Все оборачивались, но он только делал строгие глаза и отрицательно качал головой — парижане были его друзья, и он таким образом просил их, друзей, не перебивать приезжего, а вместе слушать.
Приезжий же сделал вид, что ровно ничего не заметил.
— И на детей мне жаловались — церковь должна детей вразумлять! Так мне сказали. Это мне тоже не совсем понятно. В этом таиться какой-то скрытый смысл, по-моему. Как это — вразумлять? Иди мол, сюда, чадо, я тебя сейчас вразумлю, так, что ли? Ну, стал я добиваться — а что, собственно, дети делают не так. А мне сказали — а Заповедь нарушают. Я их спрашиваю — какую по счету? А они говорят, счета не помним, но это та, в которой говориться, что родителей надо слушаться.
Некоторая часть аудитории засмеялась.
— Нет такой заповеди, — сказал проповедник.
Другая часть аудитории заволновалась.
— Как это нет?
— Да как же!
— Да на прошлой проповеди…
— Есть, — сказал проповедник веско, — заповедь — «Чти родителей своих». Стал я… тише, тише, дети мои… стал я допытываться — что же все-таки имеют в виду родители, когда говорят, что дети у них непослушные. С непослушанием ведь бороться — не забор строить, а проще гораздо. Розгой несколько раз, и всё, и священника для этого приглашать не надо… а то похудеет еще…
Засмеялась аудитория. Какие они там в Риме все — крамольные, едкие, насмешники! Не то, что у нас. Если бы у нас такие проповедники были, мы бы на каждую проповедь ходили.
— Нет, подумал я, здесь что-то другое. И обнаружил, что вовсе это не дети, а вполне уже взрослые люди, желающие жить так, как им нравится! Родителям это обидно, но тут уж ничего не поделаешь — нас такими создал Господь, друзья мои. И лучшее, что вы можете сделать — это одобрить выбор своего чада, да поддержать чадо в минуту трудную. Этим вы сохраните родительское достоинство.
Аудитория закивала, вздыхая, сдаваясь.
— Теперь же хочу я сказать несколько слов о королевской власти. Король у вас, дети мои, вполне приятный мужчина. Нам бы такого. Подождите! — сказал он и поднял руку, хотя никто и не думал ему возражать. — Я скажу вам, чем именно вы недовольны, чем вас ваш король не устраивает. А тем, что нарушает он традиции вековые. И вам обидно.
Аудитория насторожилась. Некоторые, знавшие, что король присутствует в церкви, стали мельком оглядываться и искать его глазами.
— Да, нарушает. Во-первых, он не деспот. Это, правда, совершенно возмутительно! Как я узнал об этом, так и возмутился. То есть как! Король — и не деспот. Помилуйте, это же несчастье-то какое!
Аудитория засмеялась.
— Во-вторых, он о вас думает. Королю не положено думать о своих подданных, что за глупости! Это неприлично просто! В третьих, он собой хорош, и вам обидно — у остальных государств монархи все уроды, как полагается, а у вас вон что. В четвертых, он сам правит государством, в то время как государством должны править воры и мошенники, в просторечии называемые — министры. В пятых, он дал полную свободу менестрелям, а народу хочется развлекаться не песнями, а казнями и повинностями. В шестых, он отдал Бургундию своему брату Роберу, вместо того, чтобы истязать вас налогами на ее содержание, ибо Бургундия сроду себя сама не содержала, а вы все рвались ее содержать. И, наконец, в седьмых, он умный. Это, конечно же, самое обидное.
Стоя в тени, слегка потупясь, Анри Первый пытался спрятать улыбку. Вот же, путан бордель, какой он, этот Бенедикт! Лиса коварная, как льстит, а? Но и приятно, не без этого, ибо есть в том, что он говорит, правда.
Проповедник тем временем перешел к основной части проповеди, по правилам. Но и эту часть, основывающуюся на фрагменте из Евангелия, он преподал на свой лад, а не как ее обычно оформляли священники и проповедники во время оно.
— И вот, стало быть, виноградник есть у человека. Что ж тут плохого! Покажите мне тут кого-нибудь, кто не хотел бы иметь виноградник, а хотел бы переплачивать виноторговцу. Нет таких?
Аудитория засмеялась и продолжала слушать, все больше завораживаясь представлением.
— И, помимо виноградника, есть у этого фермье два сына, здоровенные такие. Но вот приходит день, когда в винограднике вдруг работы много, одному не справится. И вот владелец виноградника идет к одному из сыновей и говорит ему, слушай, чадо великовозрастное, мне одному трудно, так ты приди, помоги, чего уж там. А сын, стало быть, загорелся желанием помочь отцу, и говорит, хорошо, отец, конечно, сразу после завтрака. Ведь виноградник, говорит он, это самое-самое наше семейное исконное, уж не первое поколение. Ведь это честь нашей семьи! Неужто ты думал, что я не приду, да как же тебе такое в голову пришло? Да я за этот самый виноградник все отдам! Да ведь это мое, наследное, как же не помочь тебе, подумай, отец! Отец обрадовался таким речам. А только, думает, одного помощника все-таки мало, поскольку ужас, сколько работы. — Бенедикт схватился за голову и оглядел аудиторию. — Невпроворот! Идет он ко второму сыну и говорит, сын мой, не справится мне одному! Брат твой согласился помочь, но потеряем много времени и часть урожая, нужен еще один помощник, обязательно. А второй сын, скотина, невежа, говорит — а знаешь что, отец? А иди-ка ты куда подальше со своим виноградом! Я с раннего детства только и слышу, что о твоем винограднике — глаза б не глядели! Надоел мне и ты, и твой виноградник! — Проповедник сделал паузу, а затем торжественно и со значением добавил, — И многими нехорошими словами назвал сын виноградник и отцовские потуги. — Аудитория ахнула, поразившись наглости второго сына.
— Да как же так! — начали говорить, нет, роптать, слушающие. — Да я бы такому сыну! Да такого сына нужно пороть нещадно! Да что же это за невежество! Да…
— Позавтракали, а после завтрака первый, примерный, сын отлучился на какое-то время, с друзьями на улице заговорился, да только к вечеру и вернулся. А второй сын, ругаясь себе под нос, весь день помогал отцу в винограднике.
