— получай ответочку.
— Я из Чехословакии привезла, — сообщила она мне величественным тоном и уставилась с ожиданием, что я, наверное, сейчас должна упасть в обморок от переизбытка чувств.
— От Кафки? — с максимально наивным видом опять подколола я и даже глазами похлопала для убедительности.
— Какой кафки? — не поняла она.
— Ну как же, Франц Кафка, «Письма к Фелиции»? Разве нет?
Судя по выражению лица этой женщины, «кафку» она если и знала, то только «грефневую».
— От Ольги Дворжак, — процедила она неприязненно.
Я уже сообразила, что это «демоническая» Олечка и чуток напряглась.
Женщина вытащила из модной сумочки чуть примятый конверт и проворчала, протянув его мне:
— Обратно я уеду через неделю. Подготовьте ответ. Я зайду в среду, в это же время.
— Хорошо, спасибо, — пробормотала я, сгорая от любопытства.
Женщина поднялась уходить, и я не удержалась от вопроса:
— А своей матери она письмо тоже передала?
— Нет, — равнодушно сказала женщина и ушла, не прощаясь.
Дома, я, едва сбросив туфли и не переодеваясь, плюхнулась в кресло и аккуратно вскрыла конверт, на котором ничего не было написано. На колени выпал листок, мелко исписанный торопливыми строчками:
«Лида!» — гласили прыгающие строчки, — «Люция едет к родственникам, и согласилась передать письмо. Я устроилась хорошо. Вышла замуж и теперь живу в пригороде Праги. Мой муж очень богат и владеет собственной пивоварней. У нас есть слуги и большой дом на семь комнат (а не говенная коммуналка на Механизаторов!). Отдыхать мы ездим в Карловы Вары, на воды. У Томаша своих детей нету и не будет, но он очень хочет семью. Поэтому я решила забрать Светлану. Ей с нами будет лучше. Напиши ответ и передай Люцией. Томаш сказал, что всё устроит, у него есть большие связи, и Светлану можно будет перевезти к нам. От тебя нужно только письменное согласие и её документы. Это много времени не займёт. Готовься. Ольга».
Первое время я молча сидела и тупо пялилась на стенку. В голове стало пусто-пусто, зато сердце стучало как отбойный молоток.
Я с трудом сглотнула. Руки тряслись. За это время Светка стала мне родной.
Я задумалась. И вот как теперь поступить? Год назад «демоническая» Олечка категорически отказалась от ребёнка: я вспомнила первое своё знакомство со Светкой — донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей, со спутанными до состояния войлока волосенками, где сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. В то время Ольга ребенком не занималась вообще и с удовольствием откупилась за «тридцать серебряников».
А с другой стороны, она же её родная мать! Возможно, Ольга осознала, что плохо относилась к дочери; прошел год, Ольга, наконец, повзрослела, материнская любовь проснулась. И вот какое я имею право не отдать ей родную дочь?
А с третьей стороны, я же обещала Валееву перед его смертью, что выращу Светку, воспитаю, поставлю её на ноги. Да и странный мой сон, где я вернулась обратно и увидела Светку в телевизоре. Вряд ли Ольга сможет воспитать её правильно.
А с четвертой стороны, имею ли я право лишать Свету тех возможностей, которые даст ей обеспеченная жизнь в Европе? Совсем скоро здесь наступят лихие девяностые, и я совсем не хочу, чтобы она это проходила и в этом жила.
А в-пятых, вдруг меня опять забросит обратно? Уже ведь меня туда-сюда изрядно помотало. И что тогда? Кому эта Светка нужна будет здесь? Римме Марковне? Так сколько ей самой осталось? А что будет потом?
Голова шла кругом: вопросы, вопросы… Как же быть?! Как же мне быть?!
Я так расстроилась, что передала авоськи Роговыми, которые обычно меня подвозили на дачу в Малинки, а сама осталась дома, отговорившись, что завтра очень важное совещание и я готовлюсь. Римма Марковна, конечно же будет недовольно ворчать, но пусть лучше так, чем я расплачусь при ней.
Неприкаянная, потерянная, ходила я из угла в угол. Из угла в угол. Перебирала все пять вариантов. Думала. Рассуждала. Моделировала. А решения не было.
Накапала корвалолу. Не помогает. Дрожащей рукой я вытащила из дальнего ящичка полупустую пачку дукатовских папирос, которые когда-то курила Римма Марковна. После появления Светки у нас дома, курить она категорически бросила (хоть курила с войны). Считала, что непедагогично ребёнку дурной пример показывать. Но папиросы не выбросила: иногда использовала их в кладовке или антресолях как средство от моли. Вот мне сейчас и пригодились.
На балкон я не пошла — домовитая Римма Марковна заложила его на лето какими-то очень необходимыми в хозяйстве коробочками, кульками, что-то у неё там сушилось, хранилось. Я накинула спортивную кофту (прошел дождик и было сыровато) и вышла во двор.
Затянувшись, я сильно закашлялась — я и в той-то жизни курила редко, а Лидочка так вообще (при моей памяти) курила всего один раз. А папиросы были крепкие, настоящий ядрёный табачище.
Вторая пошла значительно лучше. Я медленно выдохнула сизоватый дым и тупо смотрела как он тает кверху.
— Лидия Степановна! — послышался мужской голос.
Я обернулась. На меня удивлённо смотрел сосед Иван Тимофеевич. До памятного нападения Горшкова я подрабатывала у него в газете, вела свою колонку красоты для советских женщин. И мы с ним были очень даже по-хорошему.
— Добрый день, Иван Тимофеевич, — кратко улыбнулась я соседу и затянулась снова.
— Вы же не курите, — покачал головой сосед.
— Не курю, — согласно кивнула я, выпустив струйку дыма.
— Так, что случилось, Лидия? — он спросил так проникновенно, что слёзы аж брызнули у меня из глаз.
— Я…я…
— Успокойтесь и постарайтесь рассказать, — Иван Тимофеевич сел рядышком на скамейке. — Из любой ситуации всегда есть выход. Или решение. А иногда и выход, и решение.
— Угум, — хлюпнула я носом.
— А папиросу бросьте, — заявил сосед, — дайте-ка её мне. Вот так.
Он затушил папиросу об асфальт и бросил в урну.
— А теперь рассказывайте.
Хлюпая и поминутно сбиваясь, я начала свой грустный рассказ:
— Ну и вот, — закончила я, — у меня патовая ситуация. Ольга рано или поздно отберет Светку.
— Покажите письмо, — велел Иван Тимофеевич.
Я показала.
— Лида, вы же взрослая умная женщина, — укоризненно покачал головой сосед, возвращая листок, — вы же понимаете,
