— Ваша светлость. — Скуластый воин взял коня под узду рукою, единственной, но крепкой.
Своенравный жеребец это прочувствовал сразу и встал как вкопанный, проявив исключительную терпимость, хотя до того замаял Андрея своими пакостными выходками, только по милости своей не сбросив с седла неумелого кавалериста.
— Я кастелян замка — Анджей Рагоза. Барон приказал в каждом доме греть воду и встречать дорогих гостей. Давно ждем… Боже, как давно…
Кадык у воина дернулся, все лицо разом сморщилось, словно он захотел зарыдать, но сдержался. И Андрей мысленно посочувствовал тезке — первый раз за долгие годы к ним пришла помощь.
А ведь нет ничего хуже, как воевать с лютым и многочисленным врагом, постоянно надеяться на помощь, но в глубине души знать, что ее не будет. Он покосился на священника — лицо старика окаменело, а через грязь было видно покрасневшее лицо.
Отцу Павлу было намного хуже, чем ему: стыд одолевал за то человеческое равнодушие, преодолеть которое не смог даже он. И лишь «пинок» нунция из Кракова достиг желаемого — крестоносцы выбрались из Белогорья.
— Болото оно такое, завсегда засасывает, — пробормотал Андрей под нос и спрыгнул с седла, глухо лязгнув навьюченным на него железом доспехов.
Оглядел внутренний двор, примерно такой же, как в Белогорском замке. Тут все было сбито чрезвычайно плотно, имелась даже коптящее небо кузница. И, сопровождаемый кастеляном, направился в башню, что выполняла многие функции — и жилой дом, и житница, и последнее убежище, если враги ворвутся в крепость.
Там его ждали две служанки, худые женщины лет тридцати, с острыми, как у галок, лицами, и тут же отвели в небольшую комнатку, где исходили паром две большие бочки.
Душа Андрея разом возликовала — о таком удовольствии, как принять горячую ванну, он мечтал все эти два месяца, что пребывал в чуждом для него мире. Вошедшие вслед за ним Арни и Грумуж, теперь не только постоянные телохранители, но и его собственные оруженосцы, которым он вручил на турнире серебряные пояса и шпоры, принялись в четыре руки освобождать командора от доспехов.
Разоблачали споро и быстро, со сноровкой и опытом, так что через пару минут Андрей, в костюме Адама до грехопадения, уже орлом восседал в бочке, испытывая неслыханное наслаждение.
— Твою мать, но как хорошо! — только и произнес он с нескрываемым удовольствием — над поверхностью воды выглядывала только голова. Зато все тело, хоть и поджав колени к груди, нежилось в обжигающей воде.
В соседней бочке торчала голова брата Зигмунда — вокруг молодого немца увивались обе служанки в длинных домотканых рубашках, уже мокрых и оттого подчеркивавших особенности фигуры.
Андрей прикрыл глаза — терпеть такого издевательства над собственной природой он не мог, оттого и пыхтел в бочке, как кабан в теплой луже. Арни подлил еще ведро кипятка, и к своему счастью или стыду, командор вскоре избавился от грешных мыслей и, согревшись, даже прикорнул…
— Ваша светлость. — Сильная рука встряхнула его за плечо, а знакомый голос вывел его из полусонного состояния блаженства. После горячего купания оруженосцы переодели его в сухую одежду, извлеченную из мешков, и отвели в покои, любезно предоставленные хозяином.
Андрей только мельком глянул на медвежьи и оленьи шкуры, на развешанное по стенам разнообразное оружие. И, стремясь использовать каждую свободную минуту для отдыха, ибо потом времени может и не быть, завалился на лежанку, в теплый и мягкий мех.
Полчаса сна он выгадал — пока его оруженосцы поочередно отмывались в уже теплой и грязной воде, затем приводил себя в порядок отец Павел, распределявший на постой прибывший отряд крестоносцев. Распихал всех по домам, да еще места с избытком осталось, хозяев не стеснив.
— Барон Лукаш Поборски ждет вместе со своей супругой, сыном и дочерьми вашу светлость!
— Хорошо, Арни, я готов, — Андрей провел пятерней по лицу, стирая остатки сна, а оруженосец уже накинул ему через плечо перевязь чудом обретенного меча. Идти пришлось в соседнюю комнату, чуть большую по размеру, согреваемую растопленным камином.
За узкими окошками, что бойницы собой заменяли, уже стемнело, и зал освещался только языками пламени нескольких коптящих факелов, воткнутых в гнезда на стенах, да каминным зевом.
— Я рад видеть здесь крестоносцев и вас, ваша светлость. — Барон, плечистый мужик лет сорока, неожиданно склонил перед ним голову и опустился на колено.
Преклонили перед ним свои колени и супруга словака, миловидная женщина с уставшим, издерганным лицом с ниточками тонких морщин, две ее дочери, совсем юные отроковицы, что смотрели на него какими-то растерянными глазами, и безусый, чуть пушок вылез над верхней губой, юноша, почти мальчик — обожаемым взглядом пожиравший белый крест, что занимал середину красного командорского плаща.
Андрей на секунду смешался, но припомнил свой новый статус, что навязал ему хитромудрый (на самом деле он мысленно отзывался намного грубее, заменяя производное ума составной частью человеческого тела) старый орденец, брат Любомир. Да потому что будь правильным священником, а не зажатым в угол обстоятельствами крестоносцем, то отец Павел поостерегся бы от такой подлянки.
— Благослови вас Господь, дети мои, добрые христиане, — уже громко и внятно произнес Андрей, перекрестив склонившиеся перед ним головы.
Ему уже не было стыдно, как раньше, и голос не дрожал. Хотя лицедействовать первое время было для него тяжело. Но свою руку он не отдернул, когда семья барона в полном составе к ней приложилась…
— Тяжело стало, ваша светлость, — угрюмо сказал барон, почти ничего не съев за эти полчаса, что они сидели за столом. Зато Зигмунд с оруженосцами уминали за обе щеки, хотя богат был стол только дичиной, во всевозможных ее видах.
Богат больше по названиям, но отнюдь не по количеству. Оленина жареная и копченая, какие-то обжаренные птички на вертелах, похожие на рябчиков, кабанятина на серебряном блюде, какая-то зелень с травками, немного рыбы, вроде бы форель.
Все разложено на блюдах таким тонким слоем, что глаза смотрят на это изобилие с восторгом, а вот желудок протестует и постоянно напоминает, что на всех добра не хватит. Или будет достаточно, чтобы встать из-за стола полуголодным. И через полчаса снова искать, чем бы еще подзаправиться, чтоб насытиться.
— Дичь почти всю повыбили, все труднее и труднее ее добывать. Хлеб в горах не растет, овса тоже нет, огороды выручают, но репы и капусты едва до весны хватит. Хорошо хоть трава уродилась, много сена заготовили. Теперь скотина хоть за зиму не сильно отощает, а то прямо беда…
