По крайней мере, у меня имелся сильный личный мотив желать этого похода – я рвался к Любаве. Когда я вспоминал о том, как она упросила Канателеня специально найти меня и сообщить о ее местонахождении, у меня сжималось сердце. Ведь прошло уже столько времени! Может быть, Любава уже устала ждать и надеяться?
– Милая, – говорил я в сердце своем, обращаясь к милой Сероглазке. – Я уже на пути к тебе! Я уже иду, чтобы выручить тебя и соединиться с тобой! Потерпи еще совсем немного!
Самым трудным было пересечь днепровские пороги. Здесь было так мелко, что струги нужно было перетаскивать вручную. Для этого все выходили из судов и, становясь по пояс в воде, тащили тяжелые струги по выступающим из воды камням. Делали это все вместе: князю и воеводам с боярами никаких поблажек не было. Плечом к плечу с рядовыми дружинниками я тащил струг, спотыкаясь в холодной воде, падая и ломая ногти о скользкие борта.
Это очень тяжелая работа, а ведь мы еще поминутно должны были опасаться нападения. Сейчас, когда мы не плыли по реке, а тащили струги по мелководью, мы становились самой легкой добычей для хазар, которые только и ждали момента, чтобы напасть на нас. Хазары промышляли на берегах Днепра этим самым разбоем – нападением на торговые суда. Конечно, у нас имелась надежда на то, что они испугаются большого войска, но надежда эта слабая: хазары вполне могли узнать заранее о нашем пути и собрать для нападения большие силы. В том же Киеве весь город знал о нашем предстоящем походе, а разве мало было изменников во все времена? Уж конечно, весть о нас разнеслась далеко по хазарским владениям…
Вся процедура волока продолжалась четыре дня, и мы вымотались так сильно, что, перетащив струги, принуждены были еще два дня отдыхать, встав большим лагерем на прибрежном поле рядом с маленькой деревушкой.
Шатры на поле поставили кругами. В самом центре располагался мой – князя киевского. Рядом – шатер муромского Овтая, жившего там со своим любимцем красавчиком Текшонем. Рядом – шатер Свенельда, который, видимо, сильно нервничал, когда по ночам слышал шумную возню и вскрики молодых людей. Черниговский Аскольд жил в общем шатре со своими дружинниками, где они варили мухоморы и, опившись этим зельем, ревели на диалекте русов бесконечные воинственно-печальные песни.
Жители деревушки при нашем приближении убежали и увели с собой скот, унесли все имущество, какое смогли унести. Что ж, очень правильно сделали, потому что наши ратники сразу же разграбили оставшиеся дома, а напоследок веселья ради сожгли деревеньку.
Остановить этого не мог ни я, ни Свенельд, ни Овтай, ни даже мрачный Аскольд Кровавая Секира.
Точнее, кроме меня, никто и не собирался останавливать. Никому и в голову не пришло, что грабить и жечь мирное поселение – это нехорошо.
– Отчего же нехорошо? – изумленно спросили бы у меня мои боевые товарищи. – Мы идем в военный поход, по пути попалась деревенька. Как же ее не разграбить и не сжечь? Жалко, что жители убежали и не удалось их поубивать – вот уж тогда потеха была бы полной!
Про Аскольда даже ходил среди народа рассказ из его юности. Эта история была популярна, ее с удовольствием передавали друг другу как свидетельство того, какой настоящий воин Аскольд – справедливый и знающий правила.
Будучи еще юношей, Аскольд вместе с группой своих товарищей – таких же молодых воинов ехал на север, во владения свеев – поохотиться, повоевать с кем придется, а заодно и удаль свою всему свету показать. Своего рода туризм десятого века…
Ночью они ехали через густой лес и собирались уже устроить привал, потому что все устали. Вдруг неясный огонек, пробивавшийся сквозь лесную чащу, привлек их внимание. Подобравшись поближе, они увидели, что это большой дом – жилище какой-то боярской семьи.
Дом был окружен высоким забором, изнутри слышно было, как сторож бьет в колотушку, но это еще больше раззадорило воинственных юношей.
– Давай возьмем приступом этот дом, – сказали они своему предводителю – княжескому сыну Аскольду. – Дом этот богатый, мы завладеем золотыми и серебряными вещами, ценным оружием. Кроме того, повеселимся всласть: хозяев перережем, а женщин сначала изнасилуем, а зарежем уже только потом. Ну и, конечно, устроить в темной ночи «потешные огни» из горящего дома – это так заманчиво!
А что же ответил на это Аскольд? О, его ответ был разумным и суровым.
– Разве вы разбойники, а не воины? – строго спросил он своих неразумных товарищей. – Разве вам не известны правила воинской доблести? Вы что, хотите покрыть себя и меня позором?
И пояснил причину своего гнева.
– Как могло вам прийти в голову совершить такое бесчестье – напасть на людей ночью? Грабить и убивать ночью – это удел преступников, бесчестных людей, которым место на колу. Давайте окружим дом, чтобы никто из него не спасся, и спокойно подождем до утра.
Ночь прошла, а когда занялся рассвет, воины во главе с Аскольдом бросились на штурм злополучного дома. Они разграбили его дочиста и с обитателями поступили так, как собирались. Говорят, что оттуда и пошло прозвище Аскольда – Кровавая Секира, уж больно он лютовал. Но с тех пор за ним укрепилась слава богатыря, знающего правила воинской чести…
Перейдя днепровские пороги, мы двинулись дальше. По вечерам приставали к берегу и жгли костры – готовили пищу. Ночи становились совсем теплыми, в воздухе слышалось пение цикад – признак приблизившегося юга.
Канателень всю дорогу находился рядом со мной – он указывал дорогу. Мы шли тем же путем, каким он шел со своими товарищами полтора года назад. Только их поход закончился бесславно, а наш должен был привести к победе.
Мы вышли в море и некоторое время плыли среди высоких волн: я понимал, что мы огибаем южную часть Крыма с его обрывистыми каменистыми берегами и лепящимися к горам деревеньками. Мы шли по морю довольно близко от берега, опасаясь только подойти слишком близко, чтобы не напороться днищами о камни. Со стругов хорошо были видны домишки на берегу и похожие на облака стада овец на зеленых горных склонах.
Волны раскачивали наши струги и катились к берегу, где разбивались о камни, рассыпая белую пену. Гребцы взмахивали веслами, летели брызги, стаи чаек хищно кружили над нами. Я сидел на носу, крепко держась за высокие борта, и вспоминал читанные в детстве древнегреческие мифы. Мне представлялись аргонавты, плывущие за Золотым руном…
Корсунь мы увидели издалека. Белый город, окруженный высокими стенами, возвышался над морем. Золотой крест на крыше храма блистал на солнце. Со стен и сторожевых башен на нас смотрели люди. Конечно, издалека мы не видели их лиц, но могли догадываться о том, с какой тревогой и волнением они вглядывались в нас – незваных и грозных гостей.
