Олексаха вскочил в седло… И увидел, вернее, услышал, как спешившийся писарь постучал в чьи-то ворота. Нет, пожалуй, домой так не стучатся! Олексаха вновь слез с коня. Прислушался.
Во дворе усадьбы забрехала собака. Скрипнув, ворота открылись. Послышался высокий женский голос. Писарь завел на двор коня. И все стихло.
Олексаха хмыкнул. Запомним усадебку. Завтра проверим.
Промозглым ноябрьским утром Олег Иваныч, проведший ночь у Софьи, отправился на владычный двор, где руководимая им служба занимала целый этаж в недавно пристроенном к владычным палатам помещении. Быстро расписав входящие материалы – две драки, изнасилование и насильственный акт мужеложства на Ильинском вымоле, Олег Иваныч направился в палаты архиепископа Феофила. Там сегодня ждали Орденское посольство. Ливонцы должны были пожаловать к обеду – до этого следовало подготовиться.
Дело было секретным и не подлежало широкой огласке, на чем особо настаивал Ливонский магистр мессир Вольтус фон Герзе. Чего хотели ливонские рыцари, в принципе, можно догадаться: помощь в приобретении (читай: захвате) псковских земель. В обмен они пообещают все. В частности, военную помощь, в случае возможных осложнений с Москвой. А вот здесь следовало быть осторожным и учитывать множество обстоятельств. И то, что могущество Ордена давно подорвано Польшей, и что войско, которое они предоставят, наверняка будет небольшим отрядом кнехтов, а отнюдь не рыцарей, закованных в сталь. В лучшем случае прибавят несколько пушек. Определенная выгода от их помощи, конечно, имеется, но весьма невеликая. Больше проблем. Опять начнут верещать псковичи: новгородцы совсем потеряли остатки совести и вместе с немецкими псами-рыцарями подвергают разору и разграблению исконные псковские земли. Пскову почти наверняка окажет помощь Иван, Великий князь Московский. И политику будет гнуть такую: Новгород с немцами заодно, против всей земли русской. Чушь, конечно, да ведь поверят! Те же рязанцы, нижегородцы, тверичи.
Нет, не нужен Великому Новгороду подобный имидж! Да и гораздо лучше задружиться со шведами или теми же поляками – они с Орденом далеко не приятели, а как бы не враги злейшие. Ну и Псков, конечно. В перспективе – союзник против московского князя. Когда вот только поймут псковичи, что Москва ничем не лучше Ордена – так же на их свободу да земли зарится.
Обо всем об этом перетолковал Олег Иваныч с главой Софийского Дома архиепископом Феофилом, чье место в системе новгородских магистратур примерно соответствовало посту министра иностранных дел. Умен был Феофил. Умен и осторожен. Таких качеств и политика новгородская требовала. Вот только к Москве уж больно лоялен. Впрочем, уже нет. После Шелони-то прозрел Феофил. Он еще больше высох, пожелтел еще больше. Что там у него за проблемы? Почки? Печень? Одни глаза сияли прежним задором.
– Не бережешь ты себя, владыко. А ведь не себе служишь – Господу и Новгороду, Господину Великому.
Феофил устало отмахнулся. Некогда, мол, о телесном думать.
С ливонцами решили пока повременить, не заключать соглашение. Но и не отшивать открыто. Мало ли когда и рыцарская помощь сгодится.
С Софийской Олег Иваныч отправился в пристройку, к себе. Выслушал явившегося с докладом Олексаху, кивнул. Взяв принесенные им грамоты, сунул за пазуху да поехал на Ярославово дворище – в резиденцию посадника боярина Епифана Власьевича. И насчет ливонцев надо перетолковать, и о драках, и о людишках тех, что Олексаха в грамотке указал.
– Не, стражники, то не наши, – замахал руками Епифан Власьевич. – Стражники, те под тысяцким, сам ведаешь. Ну, а про другого… Эй, Ермил! – посадник щелкнул пальцами, подзывая служку. – Прикинь-ка, кто у нас из дьяков да писцов в красном кафтане ходит?
Ермил, невзрачный человечишко лет тридцати, почесал редкую бородку.
– Гришаню-отрока в красном кафтане видал недавно, но то не наш – софийский. А из наших… Из наших никто такой цвет не нашивал. Хотя нет!.. Видать не видал, а слыхать слыхивал. Третьего дня Флегонт-писец кафтаном красным хвастал. Справил, дескать, обнову.
– Ах, Флегонт? – нахмурился посадник. – Ну-ка, кликни!
– Что ты, что ты, Епифан Власьевич! – упредил Олег Иваныч. – Не нужно никого кликать. Да и Ермила своего предупреди, чтоб помалкивал. Сперва поведай, где живет твой Флегонт-то?
– А пес его знает! Где ж мне всех мелких людишек упомнить?
– И то правда… А как насчет специальной книги? Куда записываются принятые на службу писцы да дьяки. Имеется ли таковая, иль нет?
О книге Епифан Власьевич тоже ни черта не ведал, но вот Ермил быстро вспомнил, что таковая имеется.
– Так что встал? Неси! – рыкнул посадник.
Ермил вернулся не сразу, минут через двадцать. Епифан Власьевич уже успел обсудить с гостем недавнюю заячью охоту, большим любителем которой был.
– Сыскал, батюшка Епифан Власьевич, – Ермил с поклоном протянул боярину толстую тяжелую книгу.
Посадник брезгливо отстранился. Больно пыльной оказалась книжица.
– Посмотрю? – Олег Иваныч протянул руку.
– Смотри, коль глазам не лень… Эй, Ермилко! А принеси-ка нам жбан с медком стоялым. Выпьешь чарочку, Олег Иваныч?
Отчего ж не выпить!
Олег Иваныч, сдув с книги пыль, перевернул страницу. Искомый Флегонт обнаружился почти сразу. Проживал сей деятель гусиного пера и чернильницы на Софийской стороне, на улице Воздвиженской. А видел его Олексаха на Загородцкой да на Запольской. Далековато будет, другой конец города. Что посадничий канцелярский писарь забыл на Запольской? Не к Явдохе ли приходил? Вполне могли в церкви Бориса и Глеба встретиться, а уж информацию передать способов много. Сунул на выходе Явдохе грамоту березовую да и был таков. А тогда зачем на Запольскую ездил, Флегонт-то? Он ведь там не живет! Тогда – к кому?
Ну, пускай Олексаха и устанавливает, ему вполне по силам будет – не то что испрашивать у самого посадника разрешения заглянуть в писцовую книгу. Епифан Власьевич и разговаривать бы с подобным мелким человечком не стал.
Вот Олег Иваныч самолично и приехал. А теперь надо бы к тысяцкому, Симеону Яковлевичу. Тот тоже на Олексаху даже смотреть не будет.
Какие хоть там, в церкви на Загородцкой, стражники были? Ах, да. Соседи, с проезжей башни, что на Славне. Один с усами обвислыми. Дядькой Кузьмой кличут. Другой – молодой, кругломордый, Онуфрий.
Министр обороны – так Олег Иваныч про себя именовал тысяцкого – Симеон Яковлевич Заовражский относился к тому довольно зажиточному и влиятельному слою боярства, что с давних пор селилось на улице Прусской и так и прозывалось – «прусским». Раньше, до того как Симеон Яковлевич был избран на пост тысяцкого, встречаться с ним Олегу Иванычу не приходилось. Ну, потом, конечно, виделись – и на вече, и на заседании Совета Господ, и на судебных тяжбах иногда встречались. В отличие от простоватого посадника, тысяцкий был себе на уме. Он и вид-то имел более подходящий какому-нибудь итальянскому жиголо, а не новгородскому вельможе. Маленький, чернявый, востроглазый, Симеон Яковлевич, однако, был весьма сведущ в военном деле, болтал на паре европейских языков – английском и датском – и, как сильно подозревал Олег Иваныч, юность свою провел в рядах британских корсаров.
