Представляю, какие мифы пробудил бы тюбик с зубной пастой!
Кувшин с водой был большой и тяжелый. Чтобы выйти из положения, я поставил его на край стола, а под него пододвинул деревянную бадейку.
В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, в комнату вошел Антон Иванович.
Несмотря на наши вчерашние злоупотребления горячительными напитками, он был свеж и румян, как майское утро.
— Долго спишь, сродственник, — вместо приветствия сказал он, широко улыбаясь. — Я уже к заутрене сходил, искупался, а теперь тебя жду к завтраку. Ты что это один моешься? — удивленно спросил он, глядя на мои приготовления.
— Боюсь твою дворню напугать техническими чудесами. Посиди минут десять, я скоро буду готов.
Заинтригованный, он уселся на стул в ожидании чудес.
Чистка зубов произвела на предка порядочное впечатление. Он завладел тюбиком, попробовал пасту на вкус и потребовал объяснений.
Я процитировал на память надоедливую рекламу зубной пасты.
Однако по-настоящему «культурный шок» произошел от бритвы с плавающими лезвиями. Увидев, как легко и быстро я побрился, предок захотел испробовать бритву на себе.
Я заменил в станке лезвие, выдавил ему на подбородок пену для бритья и объяснил, как нужно действовать. Антон Иванович внимательно рассмотрел лезвие и осторожно провел им по щеке. Эффект превзошел все ожидания.
— Ну, ты меня утешил! — говорил он через несколько минут, трогая гладко выбритое лицо. — До чего же гений человеческий дойти может! Англицкая, поди вещь?
— Кажется, хотя, возможно, и американская. В наше время такие штуки во многих странах делают.
— И в России?
— В России тоже, только похуже.
— Значит, как и ныне, все у нас похуже.
— Почему все? В России много лет было самое лучшее вооружение, нас весь мир боялся. Даже называли «империя зла».
— Так и сейчас то же самое, все боятся. Разве что французы…
— Французов вы победите через несколько лет, — утешил я Антона Ивановича.
— Только… А что у вас есть еще такого забавного? — он кивнул на туалетные принадлежности.
— Много чего. Только я так сразу и объяснить не смогу, да ты и не поверишь.
— Ну, а все-таки, что? Лошади у вас стали резвее, дома больше, слуги лучше?
— Говорю же, другое все. Вместо лошадей — самодвижущиеся кареты, которые никакая лошадь не догонит, ездят они хоть сто, хоть двести верст за час. Дома в городах огромные, бывают и в сто этажей, но больше в десять-двадцать.
— Вот это да! — восхищенно сказал предок.
— Ничего особенно хорошего в этом нет, у всего есть свои плюсы и минусы. Самоходные кареты, они называются автомобили или просто машины, вещь очень удобная, однако от них в городах сплошной чад, Да и народу в них гибнет при авариях больше, чем на хорошей войне. Дома большие, да в них людей напихано, как сельдей в бочке. Сейчас немного лучше стало, а лет двадцать-тридцать назад в таком доме, как твой, могло жить до ста человек.
— Как же они там помещались? — ошарашено спросил Антон Иванович.
— Так же, как твоя дворня в людской, вповалку.
— Так то рабы.
— Вот рабства давно уже нет, почти сто сорок лет как отменили, только много лучше народу не стало. От рабства у помещиков перешли в рабство к чиновникам.
— Выходит, народ стал свободным хлебопашцем. Пьет, поди, без присмотра?
— Хлебопашцев у нас теперь мало, хлеб, когда не хватает, за границей покупаем. А пьют, конечно, изрядно.
— А царь куда глядит?
— Наш — туда же, куда и все, в рюмку, когда ему здоровье позволяет. Вот выберут нового, может, получше будет, хотя навряд ли.
— Как это царя выберут! Он же помазанник Божий!
— У нас царя, он называется президент, выбирают на четыре года. И он у нас не помазанник, а обычно очень хитрый мужик.
— Как так мужик?! Простой?
— Который сейчас, куда проще. Выучился, как это в ваше время называлось, на десятника. Построил один косой дом и пошел лезть во власть. Лез, лез, пока в цари не вылез. Сложно все это объяснить. Пойдем лучше завтракать.
Однако Антона Ивановича, как истинно русского человека, больше волновали глобальные проблемы.
— Погоди ты с завтраком. Ты мне одно скажи, если у вас царя выбирают из всех сословий, неужто на всей Руси одного умного человека найти не могут?
— Умных-то у нас много, да только дураков больше. Они и выбирают того, кто ловчее наврет.
— Пропала, значит, Святая Русь, — задумчиво сказал поручик лейб-егерского полка. — Погубил ее хам.
— Полно, мои шер, никто ее не губил. Страна, как страна. Похуже многих, получше некоторых. А хамов во власти, думаю, и у вас предостаточно.
— Это ты шалишь, сродственник, у нас страной помазанник Божий правит.
— Это точно. Только кто Екатерину мазал и в каком месте, не Орлов ли с Потемкиным? А сынок ее полоумный, ваш нынешний император, — зацепил я верноподданнические чувства Антона Ивановича. — Ты знаешь, кто его папа? Слабоумный Петр, или какой-нибудь царицын камердинер?
Антон Иванович побледнел, испуганно огляделся и прижал палец к губам.
— Вот, вот, Святая Русь! В пустой комнате холопов своих боишься. Вдруг услышат и донесут, даже что не сам говорил, а молча слушал.
Антон Иванович немного смутился, но быстро оправился и заговорил сердитым голосом:
— Ты, Алексей Григорьевич, не веди со мной такие речи. Я присягу принимал и могу не посмотреть, что ты мой правнук…
— Ишь, ты еще один Павлик Морозов выискался, — засмеялся я. — Учти, я присяги не принимал, и твой Павел мне по барабану. Будешь ты меня завтраком кормить, или мы весь день судьбы родины решать станем?
Антон Иванович проигнорировал намек и решил оставить последнее слово за собой:
— Я так считаю: коли Господь допустил Государя владеть нами, знать, на то Его воля, и не дело человеческое судить Его помыслы.
— Ну, если только помыслы, — ушел я от бесполезного спора, — тогда и наш президент по Его промыслу правит.
Антон Иванович сердито хмыкнул, и мы наконец пошли завтракать.
Стол нам накрыли в малой гостиной. Эта комната была менее торжественна, чем зала, мебель в ней была старее, со стершейся парчовой обивкой и вытертой позолотой на подлокотниках кресел. Еды опять было много, как и вчера, жирной и тяжелой.
Я уклонился от кулинарных изысков крепостного повара и предпочел кулебяке со свининой подовый хлеб с маслом и натуральные молочные продукты без консервантов. Все было непривычно вкусное.
За завтраком разговор зашел о наших генеалогических отношениях. Антону Ивановичу очень хотелось услышать о том, как его помнят и почитают потомки через два века. Сказать ему, что о его существовании до вчерашнего дня я не имел ни малейшего представления, у меня не хватило духа. Врать тоже не хотелось, чтобы не засыпаться на противоречиях и деталях. В конце концов, я ничего не знал не только о нем лично, но и о его детях и внуках. Кое-что я слышал только о прадеде, родившемся где-то в девяностых годах прошлого века. Он должен был приходиться Антону Ивановичу праправнуком.
