Всю последнюю неделю Сёмка, как приклеенный ходил за Дроном и Виктором. Яша уже начал было думать, что перегибает палку — как бы наплевательски не относились гости из будущего к возможностям местной полиции, должна же быть у них хоть капля здравого смысла и осторожности? А найдись она — Сёмку могли и засечь; мальчишкам вообще свойственно увлекаться, а тут — неделя слежки без перерыва…
Как оказалось — опасался он отнюдь не зря. Выглядел Сёмка, мягко говоря, предосудительно: свежерасплывшийся синяк под глазом, сбитые костяшки пальцев, (дрался — подумал Яша), разодранный ворот рубахи–косоворотки с наспех замытыми пятнами крови…
Дело было так: поошивавшись некоторое время возле «Ада» (Сёмка уже привык «перехватывать» своих клиентов там, на Большой Бронной), юный филёр дождался, когда Дрон и Виктор в сопровождении студента Лопаткина и ещё какого–то типа вышли из чебышевского дома и неторопливо пошли в сторону Тверской; незнакомый господин нёс коробку, вроде тех, в которых хранятся дамские шляпки. Нёс он её исключительно бережно — «быдто там внутре торт с кремами — наверное, бонбу нес, скубент…» — добавил, утирая разбитый нос, Сёмка.
Об этом Яша и сам догадался, благо ему уже случалось видеть нечто подобное; Сёмка же, немного вошедший за время слежки в курс замыслов сообщников Геннадия, ничуть не испугался появлению на сцене адской машины. Не особенно даже скрываясь, то обгоняя «клиентов», то выпуская их вперед, мальчик «довел» их до самой Тверской улицы. Там «бомбисты» поймали извозчика» и направились в сторону Тверской заставы. Малое время спустя за ними последовал и Сёмка — на подвернувшемся кстати «ваньке».
Доехав до Новых Триумфальных ворот[33], извозчик свернул в сторону Большой Бутырки, а оттуда уже, миновав Бутырки, неспешно выбрался за городскую черту. Проехав ещё примерно полчаса, пассажиры сошли и далее отправились пешком. Сёмка последовал за ними; пройдя насквозь неширокий перелесок, они вышли к полянке, на краю которой прилепилась не то сараюшка, не то заброшенная то ли баня то ли сторожка.
Судя по поведению гостей, они бывали здесь уже не в первый раз; во всяком случае, тот, четвёртый, незнакомый, уверено вёл спутников именно к этой халупе. Здесь, в лесу, Сёмке было уже труднее скрываться; пришлось отстать от четвёрки шагов на сто и наблюдать за ними издали.
Так мальчик и довёл своих клиентов до самой постройки — и, притаившись в кустах на другой стороне поляны, принялся наблюдать.
Сначала все четверо зашли в сараюшку; малое время спустя, трое их них вышли наружу и поспешно отдалились, пристроившись за стволом огромного дуба, будто нарочно росшего шагах в двадцати от хибары. Там они и принялись ждать, негромко переговариваясь и время от времени кидая взгляды на избенку.
Еще подбираясь к поляне вслед за «подследственными» Сёмка исхитрился заметить, что в стенах развалюхи имелись подслеповатые окошки; одно из них и выходило как раз на сторону, противоположную той, с которой рос дуб. Так что, подождав немного и убедившись что незнакомый господин («Жжёный» — как назвал его для Себя Сёмка; лицо незнакомца было покрыто пятнами, будто огромными оспинами, будто зажившими ожогами), обосновался в строении надолго, мальчик решил заглянуть в окошко — благо трое других «бомбистов увидеть его никак не могли».
Сказано–сделано, и Сёмка крадучись, обогнул полянку и подобрался к халупе. Ему повезло — «Жжёный» так и не вышел наружу, а никто из троих оставшихся, в свою очередь, его не побеспокоил. Но, стоило Сёмке подобраться к окошку и заглянуть…
Первое, что увидел мальчик, придя в себя — лицо Лопаткина, склонившееся над ним. Сёмка лежал на земле; в голове низко, протяжно гудело, глаза заливала какая–то липкая гадость. Всё, что он сумел вспомнить — это страшный удар, вспышка, и он летит спиной вперёд назад в кусты…
Виктор с Лопаткиным вытащили его из кустов; Дрон сорвался куда–то (решил осмотреть, нет ли тут кого–то еще, запоздало сообразил Сёмка), а Владимир, тем временем, сунул в зубы мальчику горлышко металлической фляжки. Сёмка инстинктивно глотнул и зашёлся в кашле — во фляжке оказался коньяк. По словам мальчика, он заметил только, чо на месте хибары дымились какие–то обугленные доски — и всё. Потом его расспрашивали — не добившись, впрочем, особого толку. Сёмка, хоть и был контужен взрывом, головы не потерял и умело валял дурака, прикидываясь пастушком из лежащей неподалёку деревни, который случайно забрёл на полянку в поисках отбившейся от стада тёлки — да и угодил на беду под взрыв…
Ему поверили — а что ещё им, собственно, оставалось? Студент Лопаткин даже порывался отвести мальчика домой, но Сёмка немедленно сочинил насчёт «тятиной кумы, которая живёт в Бутырках с тамошним фершалом», и к которой его и надо непременно доставить.
Выдумка, видимо, оказалась убедительна — Сёмку довезли на извозчике (он, оказывается, ждал седоков недалеко от того места, где те сошли по дороге сюда) до самых Бутырок, где они и расстался с о своими невольными спасителями.
Более всего Сёмка сетовал, что так и не успел разобрать, что было в той хибарке: по его словам, «бонба подзорвалась», когда он был шагах в пяти от заветного окошка.
* * *
— Возьмите. — скорбно сказал студент Лопаткин. — Это всё, что осталось нам на память о нашем погибшем товарище.
Виктор слегка пожал плечами, но принял смятую бумажку, развернул и пробежал первую строку:
«Обращение к революционной молодежи России: пламенным продолжателям нашего дела….»
«Пафос, пафос…» — он скомкал бумажку и щелкнул зажигалкой.
— Что вы делаете? — встрепенулся Лопаткин. — Это же исторический документ… память!
— Это, прежде всего, компромат, дорогой мой Владимир. — недовольно буркнул в ответ Виктор. — И если нас загребут с этим «посланием» — то придётся отвечать на очень неприятные вопросы. Я даже не говорю о явно антиправительственном содержании этого документа — как вы, скажите на милость, объясните жандармам, что у вас оказалось предсмертное письмо человека, взорвавшегося на собственной бомбе?
— Но мы же должны… — пытался, было, возражать, студент, но натолкнувшись на ироничный взгляд Виктора только и смог пробормотать: — Простите, да, вы, конечно правы… конспирация…
— … и еще раз конспирация! Тогда всё и будет в порядке. Удивляюсь я вам порой, господин бомбист — как вообще вы ухитряетесь до сих пор ходить на свободе, оставаясь таким идеалистом? И бомбы–то вы в шляпных картонках носите, и в совпадения случайные верите — прямо как романтическая гимназистка…
— Но тот мальчик наверняка оказался на поляне совершенно случайно! — запротестовал Лопаткин. — И потом — вы видели, какие у него светлые, хорошие, честные глаза? В конце концов, ради таких детей мы и хотим сделать Россию страной свободы!
