– Чем же ты отличаешься от меня? Ничем! Ты – я!
– Все мы дети Господни, – согласился Иеронимус и посмотрел на наместника снизу вверх.
Неожиданно Варфоломей разрыдался. Его острые плечи дрожали, цепи звенели, крест на груди бурно вздымался и падал. Сквозь рубище видно было, как ходят его выпирающие ребра.
Иеронимус встал с колен и обнял наместника. Содрогаясь от слез, Варфоломей с готовностью припал к его груди. Иеронимус провел рукой по растрепанным светлым волосам.
– И вы вступите в Орден? – спросил Варфоломей сквозь слезы.
– Я уже в ордене, – сказал Иеронимус мягко.
– Настоящий, взаправдашний служитель Церкви, – всхлипывал Варфоломей, – в моем Ордене. Я благословен! Мы благословенны!
Ремедий и Бальтазар все еще оставались на месте. Ремедий так и стоял на коленях, приоткрыв в изумлении рот.
Выпустив наконец Иеронимуса, Варфоломей метнул взгляд в сторону его товарищей. В глазах наместника сверкали слезы.
– Вы голодны, братья мои, – от всей души проговорил Варфоломей. – Но у меня есть, чем накормить вас.
К обеду у наместника подавали суп из сорняков, плохо пропеченный мокрый хлеб из грубой муки и вареную с чешуей рыбу.
– Знать б заранее, что они так плохо питаются, – прошептал Ремедий на ухо Бальтазару, – положили бы их голыми руками. Голодный – не воин.
Бальтазар выругался сквозь зубы. Больше всего раздражал его невозмутимый вид Иеронимуса.
Вечером, перед тем как устроиться на ночлег, Фихтеле улучил минутку и спросил Иеронимуса:
– Зачем вы ломали эту дурацкую комедию, святой отец?
– Какую комедию?
– С покаянием…
На это Иеронимус сказал:
– Ты всегда был плохим христианином, Фихтеле.
И почти сразу же заснул, не пожелав продолжать разговор.
* * *
Наутро наместник Варфоломей объявил, что желает отправиться в Страсбург вместе с Иеронимусом, дабы попытаться распространить свет истины на этот город. Он справедливо полагал, что, опираясь на авторитет священнослужителя, который, к тому же, близко знаком с графом Лотаром, он легче добьется внимания.
Фихтеле исступленно мечтал о том, чтобы случилось какое-нибудь стихийное бедствие и избавило их от наместника Варфоломея и его блаженных головорезов. Он пыхтел и злобствовал до тех пор, пока Витвемахер, дружески ухмыляясь, не вернул ему пистолет. После этого Бальтазар немного успокоился и подобрел.
Ремедий отнесся к новшеству безразлично. В его недолгой жизни не бывало еще так, чтобы ему самому приходилось принимать какое-нибудь важное решение. Всегда находился человек, который все решал за Ремедия Гааза, так что ему оставалось только подчиняться.
* * *
День и еще полдня они плутали по лесу – наместник Варфоломей глубоко зарылся в дебри. К полудню второго дня вышли на большую дорогу, которая, по уверению Варфоломея, должна привести прямо к Страсбургу. В бытность купцом (при этом воспоминании наместник истово крестился и плевался) он не раз ходил по этим дорогам в обе стороны, так что с таким проводником путники достигнут Страсбурга скорее, чем рассчитывали.
Ссылаясь на свой опыт, Варфоломей уверял, что нынешнюю ночь они проведут под крышей. Это было очень кстати. Близость осени давала о себе знать. По ночам уже начинались заморозки на почве.
Поэтому когда впереди показался трактир – как и предсказывал Варфоломей, которому Фихтеле не очень-то верил, – все вздохнули с облегчением.
Но попасть под крышу оказалось не таким простым делом, как казалось поначалу. Завидев толпу бродяг, в дверях несокрушимой стеной выросла хозяйка трактира. Была она худой, мослатой, с бесцветными волосами, уложенными под чепец, востроносая и горластая.
– Добрая женщина, – обратился к ней наместник Варфоломей и патетически потряс скованными руками. – Мы мирные путники, пусти нас добром во имя милосердия…
Женщина прервала его.
– Убирайтесь, бродяги, – сказала она, вытирая нос фартуком.
– Эй, не распускай язык, чертова баба, – возмущенно сказал Витвемахер и показал ей аркебузу. – А то всажу в тебя пулю, будешь знать. Богачка.
Женщина сунула руку под фартук, выразительно шевельнула спрятанным на поясе пистолетом.
И тут Ремедий узнал ее.
– Бог ты мой, – ахнул бывший солдат. – Да это же Эркенбальда!
Он сразу помрачнел. Вспомнил бывшую товарку по скитаниям. У нее снега зимой не допросишься – с капитаном Агильбертом были два сапога пара. Тот тоже только на оплеухи щедрый, а что до денег – удавиться готов за гульден.
Ремедий потянул наместника Варфоломея за рукав. Тот обернулся. Серые истовые глаза уставились на Гааза нетерпеливо.
– Что тебе, неразумное дитя?
– Пойдем отсюда, – сказал Ремедий. – Она нас не пустит.
– Дорожит своим добром? – хищно спросил Варфоломей. Дернул ртом, дрогнул ноздрями.
Эркенбальда щурила глаза, оглядывая толпу оборванцев. В этот момент за ее спиной показался слуга, дюжий парень с ведром в руке. В ведре что-то дымилось, клубилось, парило – явно съестное, судя по запаху. По толпе бродяг пробежало волнение. Запах был мясной.
– А чего, – простодушно сказал парень, – пустили бы Божьих людей хотя бы в сарайке переночевать, а, хозяйка? Доброе дело зачтется. А накормить их можно хотя бы этим.
«Это» оказалось вареной требухой, которую Эркенбальда распорядилась скормить свиньям, прежде чем зарезать их на колбасы.
Эркенбальда фыркнула. Ей тоже не по душе было вступать в неравный бой с десятком вооруженных мужчин, пусть даже оборванных и голодных.
– Ладно, пусть, – проворчала она. – Только в дом ни ногой. И посуды не дам. Пусть из ведра хлебают.
В эту ночь они досыта наелись горячих потрохов и заснули вповалку на соломе.
Разбудил их все тот же парень, трактирный слуга. Ранним утром всунул в приоткрытую дверь лохматую голову, впустив в душное пыльное помещение свет холодного осеннего утра, шевельнул тяжелым плечом.
– Хозяйка велела передать, чтоб вы убирались. Ночь прошла.
В полумраке зашевелились тела, громыхнули цепи.
Парень хмыкнул.
– Чудно, – сказал он. – Будто обоз арестантский. Давайте, бродяги, уходите поскорей. Она сказала: если вы еще четверть часа будете пердеть в ее солому, она сама в вас из аркебузы пернет.
И, хихикнув, прикрыл за собой дверь.
Варфоломей сел, протер глаза.
– Экая скверная неблагочестивая баба, – заметил он. – Трясется за свое добро, по всему видать. Может, задержаться здесь, дабы сия заблудшая душа…
– Мы торопимся, – сказал Иеронимус.
На опавших листьях, на траве поблескивал иней. Через час солнце растопит его, станет теплее. Только это и утешало Бальтазара Фихтеле. Бывшего студента распирало от возмущения. Надо же, какая гордячка. Со старыми товарищами как со скотом. И впрямь стоило бы проучить ее. Чтоб неповадно было впредь.
