Елена Хаецкая - Мракобес

– Правду говорят: начнешь умствовать – наплодишь ересей, – хмыкнул управляющий.

– Не мне судить, – ответил Иеронимус.

Управляющий надвинулся на него своей внушительной тушей. Спросил в упор:

– Чего ты ждал? Что тебя здесь встретят с распростертыми объятиями?

Иеронимус покачал головой.

– Об этом я никогда не думал.

Управляющий засмеялся. Заколыхал обширным брюхом, закраснелся толстыми щеками.

– Героем себя считаешь.

Иеронимус отмолчался.

– Дитер Пфеффернусс бежал от него, как от чумы, тоже мне, подвиг.

Неожиданно управляющий перестал смеяться и стал грозен. Его лучистые глаза вдруг потемнели, щеки утратили добродушную округлость. Он встретился взглядом со стражем, кивнул.

Солдат положил тяжелую руку Иеронимусу на плечо и увел его за ворота внутренней стены. Когда Иеронимус споткнулся, солдат ударил его по спине и грубо обругал.

А все остальные, и солдаты, и пленники, стояли во дворе, кто выпрямившись, кто на коленях, и смотрели, смотрели ему вслед.

После этого управляющий мельком оглядел остальных, быстро обменялся с солдатами несколькими фразами и удалился тяжелой поступью.

Пленных начали разбивать на две группы. Большую оставили во дворе, а двоих или троих вышвырнули вон. Сбросили со стены. Слышно было, как снаружи ударились о землю их тела.

Михаэль Клостерле был в числе тех, кого поволокли к стене. От ужаса он хрипел, широко раскрывая слюнявый рот.

Рослый солдат брезгливо кривил узкие губы. Смуглые тонкие руки в кольчужных рукавах крепко держали пленника. Стражник поднял Михаэля, как куклу, и легко сбросил вниз.

Повернулся, пошел назад к пленникам.

Расширенными глазами смотрел на него Бальтазар Фихтеле. Он знал, что теперь солдат направляется к нему. Вцепился в руку Шалька, затрясся.

Прекрасен и страшен был молодой солдат.

Темная кожа, точеные черты, черные глаза в пушистых ресницах, брови дугой – таких лиц не встретишь нигде в Германии.

Солдат приблизился, схватил Бальтазара Фихтеле, оторвал от Шалька. Бывший студент отбивался, бессильно дергаясь в руках стража. Шальк, стоя на коленях, кричал и тянулся к своему другу, но никто не слушал его мольбы. Только кольнули раз острием пики в грудь, когда дернулся бежать за Бальтазаром. Так и остался пушкарь – остренькое лицо залито слезами, грязные бинты на не заживших еще ранах размотались, на рубахе выступило кровавое пятно от укола пикой.

У самой стены Бальтазар обвис в железной хватке стражника – смирился. Поднял глаза посмотреть в последний раз на своего палача. И понял вдруг, что переполняет его не страх – восторг. И не хочется Бальтазару Фихтеле расставаться с ним, как будто лучшего друга, чем этот бесстрастный смуглый солдат, никогда не было и не будет. Век бы стоял рядом в ожидании смерти, ощущая на плечах горячие сильные руки.

И тут решетка в воротах внутренней стены поднялась снова. В кишащий людьми внутренний двор быстрым шагом вошла женщина.

Не вошла – ворвалась. Маленького роста, толстенькая, старая. Волосы растрепались, вдовье покрывало сбилось, упало на плечи.

Стремительно оглядела пленных. Растолкала людей, оттолкнула суровых стражей, со всех ног бросилась к Бальтазару Фихтеле.

Бальтазар увидел ее и покачнулся, как от удара.

– Мама, – прошептал он.

Страж выпустил его.

А Марта Фихтеле, встав на цыпочки, обвила руками шею своего непутевого сына.

– Вот ты и дома, сынок, – сказала она.

13 октября 1994 года, Белоостров – Петербург

Иезек., 28, 23.

Dorn – колючка (нем).

(Откр., 22, 14-15).

«Я есмь воскресение и жизнь» (нем).