Разумеется, туда вел отдельный лифт, медленный, стилизованный под механизм еще XIX века, дверь которого открывалась прямо в комнату охраны.
– Извините, Владимир Дмитриевич, я покину вас буквально на пару минут, – князь свернул в коридорчик, ведущий в личные покои, а один из его адъютантов тут же указал премьеру на глубокое кресло в просторном эркере, прямо под которым скакал на лихом коне государь император, очевидно, спеша вовремя попасть на Сенатскую площадь.
Рядом с креслом – журнальный столик карельской березы, на нем пепельница и сигарный ящик, под глухой верхней крышкой которого имелась еще одна, прозрачная, ниже – шесть отделений для разных сортов и еще циферблаты термометра и гигрометра. Чтобы, значит, потребитель не сомневался, что все кондиции выдержаны.
Каверзнев про себя выругался. Само собой, средства и ему позволяли такое-всякое. А вот и в голову не приходило тратить деньги подобным образом. И счел он, вопреки намерениям хозяина, такую демонстрацию снобизма не знаком уважения, а, напротив, как бы намеком на разделяющую их социальную грань.
Увы, науки семантика[41] и семиотика[42] вообще не относятся к числу распространенных в обществе, а уж разработкой их взаимовлияния и взаимопроникновения вообще занимаются считаные единицы узких специалистов. Вот и здесь получилось такое недоразумение.
Сигару Каверзнев все же взял, наугад, какая подвернулась, излишне резко щелкнул гильотинкой, вместо того чтобы насладиться ею, удобно угнездившись в кресле, вышел на лоджию, где принялся ее курить, будто какую-то пятикопеечную папиросу.
В это же время гостиничные официанты во фраках, до того обученные и опытные, что могли с равной сноровкой обслуживать «ин леге артис»[43] сибирского золотопромышленника-старообрядца, африканского принца или собственного премьер-министра вкупе с Местоблюстителем, накрыли стол для завтрака на двоих и исчезли, будто тут их никогда и не было.
Оставаясь при этом настолько рядом, что и оброненная невзначай вилка не успела бы до полу долететь.
Вообще-то господин Каверзнев был человек до чрезвычайности умный, хваткий и проницательный. Иначе каким же образом мог бы он сколько уж лет занимать свой пост, на котором практически ежедневно приходилось лавировать и маневрировать между членами кабинета министров, Государственной думой, в которой большинство почти постоянно принадлежало его противникам, и многочисленной и агрессивной «внесистемной оппозицией».
Кроме того, он лично руководил деятельностью министерства иностранных дел, а также успешно (как ему казалось) удерживал в предписанных Конституцией рамках того самого Местоблюстителя, с которым сейчас придется говорить.
Сам по себе такой разговор должен был состояться, рано или поздно.
Прежде чем заговорят пушки.
До этого они играли, как шахматисты по переписке, не видя глаз друг друга, и от хода до хода проходило много времени, что позволяло обдумать позицию, посоветоваться с секундантами, полистать соответствующую литературу. Какое-то время это было допустимо и даже удобно. Но последние месяцы и дни события в стране и в мире словно понеслись вскачь, цейтнот приближался с пугающей скоростью, и выбора не было. Либо встретиться и расставить все по своим местам, либо… Додумывать до конца не хотелось, а надо.
Либо все случится само собой. Как в 1914 году.
Премьер, как ни удивительно совпадение, тоже не раз и не два за последнее время обращался к событиям того рокового года и думал: «А вот если бы монархи и главы правительств демократических держав нашли в себе силы и до объявления войны встретились хоть на полдня на нейтральной территории для личной беседы? Поговорили, поторговались, высказали взаимные претензии, да просто соотношение сил и последствия прикинули… Как бы сейчас выглядел мир?
А вдруг сегодня та же самая ситуация и от результатов их с князем завтрака зависит не меньше? Господи, вразуми, дай сил…» – прошептал почти неверующий Каверзнев. И неожиданно для себя перекрестился. Некое чувство, на грани интуиции и суеверного страха, подсказывало, что разгорающийся за окнами день может стать воистину судьбоносным.
– Владимир Дмитриевич, – звучный голос князя отвлек его от тревожных мыслей. – Что-то вы слишком задумались. Я уже давно за вами наблюдаю, а вы – ноль внимания… Прошу к столу.
– Ох, извините, Олег Константинович, действительно задумался. К вашим услугам. – Премьер бросил едва до половины докуренную сигару в цветочный горшок, не потрудившись поискать глазами урну или пепельницу. Похоже, это было сделано специально. Как ответный жест.
За несколько минут князь успел побриться и умыться с дороги, спрыснуться суховато пахнущим одеколоном, но переодеваться не стал, просто снял китель, оставшись в белой крахмальной рубашке с расстегнутым воротником. И повертел сапогами под щетками чистящей машинки, отчего они вновь сияли, как у юнкера на построении по случаю производства в офицерский чин.
Широким жестом указал премьеру на кресло у пиршественного стола, сам сел напротив.
– Начнем, пожалуй…
Пить водку в половину восьмого утра было Каверзневу не слишком привычно, однако какая в принципе разница? Что экстренное заседание кабинета с полуночи до полудня, что перелет через десять часовых поясов в самолете, когда вместо отдыха приходится заучивать наизусть тщательно подготовленные экспромты для пресс-конференции в Нью-Йорке или Канберре. Неизбежные издержки профессии. Так что данный вариант – даже лучше.
А Олег Константинович был совершенно в своей тарелке. Романовы с подобными застольями всегда были на короткой ноге.
И разговор почти сразу пошел впрямую, оставляя за кадром положенные дипломатические обороты речи.
– Мне кажется, у нас с вами, дорогой друг, – сообщил князь, благодушно улыбаясь, – сейчас сложилась великолепная и, боюсь, последняя возможность решить крайне неприятную, более того, опасную ситуацию полюбовно. Не столько для нас с вами, ибо что мы, по большому счету, такое? Люди, оказавшиеся в данное время в данном месте, чтобы исполнить миссию, возложенную на нас историей и нацией. Поэтому о собственных амбициях и самолюбии следует забыть.
– Насчет последнего – не могу возразить, – согласился Каверзнев. – Но все же поясните, что уж такого опасного вы видите в ситуации? Все, что случилось в последние две недели на наших южных границах, и даже прискорбная арабо-израильская война, неприятно, да, однако разве так уж выходит за пределы, уже привычные?
Князь достаточно четко и емко объяснил, что да, именно эти события, взятые сами по себе, ничего чрезвычайного не представляют. И не такое видали.
