Гриша послушно пролистал, нашел, и читал вслух, пока не осекся от понимания — что же именно он оглашает:
— Так же надо отметить, что из каждой тысячи умерших обоих полов, на детей в возрасте до пяти лет приходится в среднем 606,5 покойников. Иными же словами, до сорока трех процентов от всех родившихся за год… Ээ?
— Вот так, Гриша. По пятидесяти центральным губерниям, такой вот сухой статистики набирается на два с половиной миллиона могилок, да еще с солидным хвостиком. Каждый год. Так это только до пяти лет посчитали — а ведь и потом дети тоже умирают. Какое уж тут поле, до горизонта все устлано будет. Во все стороны.
Бздамс!
Ром бурым пятном разлетелся по дубовой панели, а князь зашипел, полыхая глазами:
— Да как они смеют это терпеть! Знать, и ничего не делать?! Жить спокойно, когда каждый год столько младенцев в землю ложится!!!
И тут же потух:
— Каждый год. Ненавижу…
Короткая вспышка ярости окончательно выжгла у Александра последние остатки сил — а заодно позволила увести его из кабинета. Правда, сомнительную идею начет того, что надо бы все–таки немного поспать, хозяин сходу и категорически отверг. А вот посидеть в сауне, да заодно обсудить кое–какие дела согласился. Почти самостоятельно спустился по лестнице в подвал, скинул жилетку и туфли, присел на лавку…
— Уф!
Не рискнув пока как–то шевелить окончательно уснувшего (наконец–то!) князя, Григорий осторожно покинул обшитое липой помещение. И вполне ожидаемо, тут же наткнулся на экономку в кампании горничной.
— Глафира, можешь приступать — и чтобы сегодня же все сияло и блестело. Александра Яковлевича не тревожить, ни под каким видом! Кто бы там к нему не пожаловал, пока сам не проснется, никого не пускать. Будут спрашивать — устал, заснул. Стекло же от ветра разбилось. Вопросы?
Экономка энергично потрясла головой, показывая — нету у нее вопросов, совсем. Горничная вообще словно язык проглотила, правда, компенсировав это сильно расширенными (и заметно заплаканными) глазами. Обе они, услышав четкие и ясные указания, явно испытали приступ всеохватывающего счастья.
— Чего стоим?!
Провожая взглядом засуетившиеся женские фигурки, мужчина отчего–то вспомнил свои казачьи корни. Вернее кое–какие испытанные, проверенные еще отцами–дедами способы лечения накатившей вдруг тоски–печали. Опять поднялся в кабинет, убрал все документы со стола в сейф, захлопнул его дверцу и навел порядок в баре (не забыв при этом налить себе небольшой стаканчик водочки). Медленно выцедил сорокаградусное лекарство. Выдохнул, вздохнул, и с неподдельным сожалением пробормотал, этак тихо–тихо:
— Наташку бы ему под бок, первейшее дело… Иэх! Ну Лунев, подсуропил!..
— Фух, ну и ливень!
Двое мужчин ввалились (иначе и не скажешь) в одну из московских лавочек, торгующих готовым платьем. Мужским. Вот только приказчик отнюдь не торопился навстречу покупателям — ему хватило и одного взгляда, чтобы сразу оценить платежеспособность возможных клиентов. Один был одет с немалым вкусом, и ОЧЕНЬ дорого. В такой одежде впору было по банкирской Ильинке разгуливать, или на Мясницкой, в одной из крупных контор посиживать, в кресле управляющего. Другой внешностью своей больше всего походил на молодого купчика, или, еще верней, преуспевающего собрата–приказчика: худощавый, невысокий, одетый в почти черный от впитавшейся влаги сюртук, темно–серые брюки, заправленные в черные козловые сапожки и серый же картуз. О том же свидетельствовали и серебряные часы на скромной цепочке, аккуратно заправленные в «часовой» кармашек светло–серого жилета.
Чтобы вывешенный и выложенный на длинных полках товар заинтересовал таких покупателей, требовалось, по крайней мере, небольшое чудо — например, одномоментное исчезновение всей их верхней одежды. Исключая портмоне, разумеется. Только тогда костюмы для небогатых мещан и разночинцев могли получить хоть какой–то шанс покинуть его лавку.
— Чем могу помочь господам?
Богач даже не повернул голову в его сторону, продолжая стряхивать с себя дождевую влагу, а вот второй отреагировал вполне ожидаемо — живенько повернулся и с непроницаемым лицом заявил:
— Мы пока не осмотрелись.
Затем покосился на длинные нити ливня, яростно секущие серые каменные плиты мостовой, и повернулся к своему спутнику. Что–то тихо предложил, получил такой же тихий ответ и едва заметно улыбнулся, согласно кивая. Минут через пять, когда ярость стихии закончилась так же резко, как и началась, оставив после себя шумные потоки мутно–мусорной воды, приказчик решился предложить господам или что–то уже приобрести (два раза ха–ха), или уже покинуть его заведение. Из которого обычно никто без покупки не уходил — и неважно, хотел ли он тратиться, или же нет. Дюжие зазывалы вцеплялись в зазевавшихся прохожих не хуже капкана, буквально затаскивая их к своим приказчикам, которые если и уступали чем–то красномордым здоровякам, так только в телосложении да умении высокохудожественно сквернословить. А вот по части продать что–то — могли дать им изрядную фору, и все равно остаться в несомненном выигрыше, так как умудрялись пристроить любую, даже подгнившую тряпку, под видом первосортного товара. Поправка — обычно могли. Но не связываться же с приказчиком, знающим, что и как не хуже него самого? И уж тем более не стоило быть настойчивым в отношении господина, одежда которого стоила несколько сотен рублей. Такому продавать что–то из обычного ассортимента лавки было то же самое, как на скачках поставить на «темную» лошадку — то ли выиграешь, то ли проиграешь, шансы одинаковые. Вот только ни один скакун не вернется, чтобы выразить неудовольствие неудачной ставкой — а БОГАТЫЙ господин это сделает непременно. Или напишет заявление в полицию, что еще хуже.
— Черт знает что!
— Григорий Дмитрич?
Поименованный так сжал в руке собственный сюртук и еще раз ругнулся, только уже сквозь зубы — между пальцами просочились крохотные капельки воды. А затем вскинул голову, пройдясь взглядом по длинному ряду вывешенной одежды, нашел более–менее подходящее по цвету и крою, и шагнул поближе. Недолго повыбирал, тут же примеряя понравившиеся сюртуки прямо на себя, почти не глядя прихватил рубашку и прошествовал в кабинку для переодевания.
— Кхм. Стоит ли, Григорий Дмитрич?.. Товарец здесь не вполне…
Тресь!
Над занавесочкой пролетел спутанный комок белой ткани.
— Приказчик! Еще рубашку. И не то дерьмо, что попалось мне в первый раз! Тимофей Алексеевич, будь добр, проследи.
