— Кхм. Стоит ли, Григорий Дмитрич?.. Товарец здесь не вполне…
Тресь!
Над занавесочкой пролетел спутанный комок белой ткани.
— Приказчик! Еще рубашку. И не то дерьмо, что попалось мне в первый раз! Тимофей Алексеевич, будь добр, проследи.
Второй экземпляр нательного белья устроил покупателя больше (хотя бы тем, что у него не расходились швы). Еще через несколько минут привереда откинул плотную шторку, и вышел на середину помещения, встав напротив большого зеркала. Повернулся одним боком, другим, удовлетворенно качнул головой, и совсем было собирался произнести что–то довольно–хвалебное (по крайней мере, приказчику хотелось бы на это надеяться), как заметил какой–то непорядок в своем отражении. Слегка нахмурился, поглядел еще раз, а затем сделал такое движение руками, словно бы собирался кого–то обнять. Резко.
Тресь!
Важный господин такому звуку явно не обрадовался. Стягивая с себя сюртук, у которого образовалась неплохая «вентиляция» по бокам, он чуточку недовольно, но по–прежнему добродушно попенял:
— Ты что же это мне, голубчик, всякую ерунду подсовываешь? Никак зубы жмут?
У работника торговли на такую претензию едва не отнялся язык. Но не от стыда: плотную фигуру мужчины охватывали ремни, складывающиеся в подобие упряжи. На которой, в свою очередь, крепилась кобура для пистолета — слева, и пара длинных узких карманчиков справа. И не только крепилось, но и не пустовало, тускло поблескивая вороненой оружейной сталью. В голове как будто щелкнуло, и все стало на свои места: заметная военная выправка, господские манеры, и явная привычка приказывать. К нему пожаловал богатый отставник! У зазывалы (подрабатывающего иногда и вышибалой), при виде такой картины тоже сделалось нехарактерно задумчивое лицо. Словно бы он в первый раз в своей жизни задумался, не следует ли ему сбегать до ближайшего постового–полицейского. Ребра ведь того, не казенные.
— Виноват–с!!! Больше не повторится!!! Сей момент все исправим, ваше благородие!
Тут же словно из воздуха соткался брат–близнец дырявого сюртука, только сшитый гораздо добротней и не гнилыми нитками. Да и сидел он на покупателе не в пример лучше — ни морщинки, ни складочки.
— Ну вот, другое дело. Вот это.
Удоволенный, и оттого резко подобревший мужчина небрежно кивнул на прежнюю свою одежку, висящую на деревянной перекладине рядом с примерочной кабинкой, и уронил на прилавок перед собой темный картонный прямоугольник–визитку.
— Доставите по адресу. Тому что самый нижний — на Мясницкую. Сколько там с меня?
— Четвертная, ваше благородие!
— Кхм?!
Предатель купеческого сословия, молчавший практически все время, что находился в лавке, негромко кашлянул и скептически выгнул бровь. А в руках у него… Воистину, нет хуже врага, чем бывший друг! Ну или хотя бы коллега. Купчик держал в руках сапоги с особенными подметками — предназначенными для особенных покупателей. Тех, кто сильно торопился, или недавно пожаловал в первопрестольную, и не знал некоторых особенностей местной жизни. Другим продавать обувь с подметками из начищенного ваксой картона было трудновато.
— Виноват–с, ошибочка вышла! Со скидочкой аккурат пятнадцать рубликов получается, ваше благородие.
Приказчик с подступающей тоской подумал, что сегодня явно не его день. Судя по всему, его мнение разделял и зазывала. Или не разделял — обычно на диво жизнерадостный, здоровяк стоял с такой постной рожей, что можно было заподозрить его в чем–то нехорошем. Например, небольшой молитве на тему — «господи, пронеси».
— Получи, любезный.
В раскрытом бумажнике мелькнула такая солидная стопка сотенных и разной сине–зеленой мелочи, что продавец, несмотря на всю свою выучку, невольно прикипел к ней глазами.
— Ну что же, Тимофей Алексеевич, продолжим наш путь?
Двое мужчин покинули свой временный приют от непогоды и зашагали дальше, оставляя за своими плечами безутешного работника торговли — мало того, что часть товара попортили, так еще и на покупки пришлось цену скинуть, куда как ниже реальной. Чтоб им пусто было, таким покупателям!
Впрочем, господ Долгина и Ярославцева подобные мелочи не волновали. Первый вспоминал, что он уже увидел за сегодняшнюю экскурсию по первопрестольной (собор Василия Блаженного и Кремль понравились больше всего), а что ему еще только пообещали показать, а второй… Он просто радовался. Привычным с детства видам и шуму Москвы, палящему августовскому солнышку, тому удивительно свежему ветру, что всегда бывает после сильного дождя. Ленивой суете прохожих, важному постовому, стоявшему на перекрестке наподобие живой статуи, и даже экипажам, время от времени пролетающим мимо. Он радовался свободе!
Тимофей Ярославцев был типичным представителем торговой династии, и сколько себя помнил — жил в Москве. И отец его жил, и дед, и прадед. Правда, последний был выходцем из Ярославской губернии, и по документам числился крестьянином. Но по жизни своей был перекати–полем, то бишь сельским коробейником, и пришел в первопрестольную на заработки аккурат перед одна тысяча восемьсот двенадцатым годом. Как–то перебедовал лихое время, затем торговал подержанными вещами и кое–какими поделками с родной деревни… Жизнь прожил долгую и достойную, не то что некоторые. Именно благодаря его трудам дед смог переехать на Смоленский рынок, и открыть торговлишку, причем вполне приличной галантереей. Батюшка продолжил семейную традицию, торгуя с лотка на Сухаревке прямо рядом с лавками букинистов, и, ценой немалых лишений, трезвой жизни и жесточайшей экономии буквально на всем — открыл собственное заведение. Между прочим, прямиком в Китай–городе, рядом с Ильинскими воротами. Казалось, мечта исполнилась… Вот только ненадолго — во время большого пожара сгорела лавка, сгорел склад, а вслед за ними умер и отец — сердце не выдержало крушения дела всей жизни. Если бы не брат матушки, книготорговец Астапов, пошло бы семейство Ярославцевых нищенствовать, или в приживалки к родственникам. А так — подкинул немного денег, затем оплатил обучение племянника в Коммерческом училище — несмотря на то, что сам отдавал каждый месяц немалую арендную плату за свою букинистическую лавочку (знаменитую, между прочим, на всю Москву). Одним словом — вывел в люди, за что он и был ему безмерно благодарен.
— А это у нас Лубянская площадь, Григорий Дмитрич.
Долгин довольно огляделся и ненадолго застыл, впитывая в себя очередной вид Москвы. Затем щелкнул портсигаром, затянулся, и мимолетно скользнул опытным взглядом по изящной фигурке и прочим достоинствам очень даже хорошенькой барышни, проходящей мимо него по тротуару. Хмыкнул, и с глубоким удовлетворением подкрутил кончики усов. Его явно заметили!
