— Он, голубь сизокрылый! Его по твоей милости как свинью зарезали!
— Погоди, я-то тут при чем? Я ночью во дворце был.
— Так я и не говорю, что ты зарезал, людишки дьяка, того, что мне на тебя указал, постарались! Эх, какого человека, ироды иерусалимские, убили!
— Вот даже как! И в меня совсем недавно из самострела стреляли, кольчуга спасла! Похоже, нам теперь вместе с дьяком разбираться придется. Ты узнала, кто он такой?
— То-то и беда, что не знаю я его. Самого видала мельком, а потом с его человеком дело имела. Евграф-то к тому человеку и ходил, прознать о дьяке, да, видишь, назад не вернулся.
— Так давай, я схожу, и не ночью, а днем. Возьму царских стрельцов и разберусь!
Маруська покачала головой:
— Эко, как бы так просто дело делалось, мы и без тебя бы его на правеж взяли. Нет его более. Изба того человека нынче под утро сгорела, а сам то ли в ней помер, то ли куда сбежал. Головешки не осталось.
— Интересно, — протянул я, — значит, все сгорело, и концов нет?
— За тем к тебе и пришла, поди, сам знаешь, кто тебя так люто ненавидит, что христианские души не жалеет?
— Есть один такой человек, только он не ведает, что я сейчас в Москве, да и в лицо меня вряд ли узнает.
— Это как так? — не поняла девушка.
— Да точно как ты, когда мы были знакомы, я был один, теперь стал другой. Подстриг бороду, поменял одежду.
— Значит, думаешь, не он?
— Кто его знает, хотя другого знакомого дьяка у меня нет, однако прежде чем рубить с плеча, сначала нужно разобраться. Ты говорила, его в лицо видела?
Девушка вместо ответа отчаянно махнула рукой и в сердцах плюнула на тротуар.
— Кабы знать, где споткнешься, соломки бы подстелила! Не видела я его лицо-то, он со мной из возка говорил, из-за завесы! Вот дура дурная!
— Молодец дьяк! — похвалил я. — Все предусмотрел. Только и мы с тобой, Маруся, не лыком шиты! Есть у меня одна зацепка. Тот разбойник, что в меня стрелял, самострел на месте бросил. Вот по нему мы его и разыщем, а там и выпытаем о нашем враге!
— Как же ты по самострелу человека узнаешь? — удивилась девушка.
— Разыщем мастера, который его сделал, и у него узнаем, кому он оружие продал.
— Ну, такое, поди, узнай. Один купил, другому передал — ищи, свищи!
— Вот всех и разыщем, у вас-то сил хватит мне помочь?
— Хватит, за Евграфа братия очень рассердилась.
Я тактично не спросил, что у них за «братия», попросил подождать, пока оседлаю коня.
— Мы тебя у ворот обождем, — сказала она, — у нас там тоже лошадь.
— А это кто с тобой? — указал я на ее спутника.
— Суженый мой, Федюшка.
— Да что это здесь, куда ни плюнь, попадешь в Федора, — подумал я, а вслух сказал:
— Может, ты нас познакомишь?
— Федюшка, — позвала девушка, — иди сюда, боярин кличет.
Спутник Маруси тотчас подошел. Ему было слегка за двадцать лет. Открытое чистое лицо, запорошенное молодой рыжеватой бородкой, статная, гибкая фигура. Парень удивительно напоминал кого-то хорошо знакомого. Я покопался в памяти, но не вспомнил.
— Федюшка у меня орел, — похвалила девушка, — парень золото!
— Будет тебе, Маруся, — смутившись, сказал он, — смотри, перехвалишь.
В этот момент я понял, кого он мне напоминает. Если ему сбрить бородку и поменять прическу, он окажется точной копией другого Федора, молодого московского царя.
— Надо же, какие бывают сходства, — подумал я.
— Так мы тебя у Боровицких ворот подождем, — сказала Маруся.
— Подождите, я быстро, — пообещал я, продолжая думать о такой поразительной похожести.
Дел во дворце, кроме как предупредить о своем отъезде Ксению и оседлать своего донца, у меня не было, потому спустя четверть часа я уже выезжал из кремлевских ворот. Маруся, как и обещала, ждала сразу же за рвом. У молодых людей была на двоих одна лошадь, потому девушке пришлось сидеть сзади Федора на крупе. Впрочем, это была обычная практика.
Добираться от Кремля до Кузнецкого моста недолго — всего одна остановка на метро, доехать туда на лошадях оказалось сложнее. Ремесленный район с дымящимися трубами и большим количеством хаотично разбросанных кузниц ничем не напоминал современную Москву. Обычная рабочая слобода со своим укладом. Появление новых людей никого не заинтересовало, здесь оказалось многолюдно. Первый же встречный ремесленник указал нам мастерскую Варлама Пугачева.
В отличие от царских мастерских, тут все было много скромнее, кузницы, в основном, были маленькие, на одного-двух мастеров. Заведение Варлама ничем не отличалось от соседних. Мы с Марусей не решились войти в прокопченную мастерскую и вызвали мастера наружу.
Пугачев оказался щуплым мастеровым в прожженном фартуке из бычьей кожи, Я показал ему самострел и спросил, его ли это работа. Мастер повертел в руках оружие и отрицательно покачал головой:
— По виду похож, но делал не я, — без тени сомнения сказал он.
— А кто его мог сделать? — вмешалась в разговор девушка.
— Откуда мне знать, — развел руками Варлам. — Тут много кузнецов, любой мог сделать. Честно говоря, работа дрянь! Мои самострелы не в пример лучше.
Говорил он неспешно, подчеркнуто веско, так, как обычно любят говорить люди небольшого роста, щуплой комплекции, видимо, чтобы повысить свою значимость.
— Нам не самострел нужен, а узнать, кто это сделал, — объяснил я.
— Так походите, может, кто свою работу признает, — резонно сказал кузнец.
— А нам на тебя указали, сказали, что только Пугачев такие самострелы делает. Говорят, что этот маховик ты изобрел.
— Это кто ж такой умный, что про меня понятие имеет?
— Так в Царском дворе сказали, что, мол, Варлам Пугачев самый первый мастер на Кузнецком мосту, — пошел я на прямую, неприкрытую лесть.
— Точно говоришь? Так прямо и сказали?
— Святая правда, очень тебя хвалили. Про твою работу и царь знает, — добавил я масла в кашу.
— Оно конечно, люди зря не скажут, — согласился Пугачев. — Только работа и правда не моя. Зубчатка, не спорю, моя, а лук не мой.
— А кто мог этот самострел сделать, — пошел я на второй круг.
— Если так посмотреть, то мог и Пахом Кривой, только откуда бы он мою зубчатку взял? Ума не приложу!
— А ты спросить его не можешь?
— Как же его спросишь? — искренне удивился Варлам.
Я сдержал нарастающее раздражение и подсказал:
— Можно языком.
— Ну, ты советчик! — воскликнул он. — Как же его спросишь, когда он еще третьего года в голод помер! На кладбище, что ли, идти спрашивать! Ну, ты и посоветовал! Помер он, тебе говорю, голова садовая!
