сухо позволила Капитонова. — И дверь прикройте!
Я закрыл за собой дверь и, пройдя до её стола, встал, свято соблюдая субординацию. В голове всё настойчивее роились мечты о горячей ванне и мягкой постели.
— Вы коммунист, Корнеев? — не предложив мне присесть, задала бестактный вопрос Дунька.
Вот же сука! Либо она ленивая дура и просто поленилась расспросить мое непосредственное руководство, либо незамысловато издевается.
— Комсомолец я, — не скрывая хмурой усталости и сдерживаясь, ответил я.
— Скажите, комсомолец Корнеев, у вас совесть есть? — сняв с переносицы очки и протирая их носовым платком, близоруко уставилась на меня Капитонова.
Такого вопроса я не ожидал. Даже с учетом того, что беседу я веду с начальником политчасти. А потому счел его риторическим и отвечать не стал.
— Скажите, Корнеев, это правда, что вы один прописаны в трёхкомнатной квартире? — Дунька водрузила протертые очки на нос и с более пристальным вниманием уставилась на меня.
— Правда, — не стал я отпираться, и, приглядевшись, увидел у руках и.о. свою картонную форму номер шестнадцать.
Ту самую, которая должна сейчас находиться не у Капитоновой в руках, а этажом ниже, в паспортном отделении. Ни хрена себе! Это что еще за фортеля?!
— В нашем райотделе, лейтенант, шестьдесят четыре сотрудника стоят в очереди на получение жилья и на улучшение жилищных условий! И все они имеют детей! А вы, комсомолец Корнеев, один проживаете в трёхкомнатной квартире! Это нормально, Корнеев?! Как вы сами-то считаете?
Дунька смотрела на меня с каким-то брезгливым выражением своего одуловато-лошадиного лица. Буд-то бы застала меня за рукоблудием во время первомайской демонстрации. Прямо за трибуной, на которой стоят руководящие партийные товарищи и лучшие люди города. Я пока еще не понимал, куда клонит эта дура, но уже осознавал, что добра от разговора с политработником ждать не стоит.
— Я посоветовалась с товарищами из жилбыт-комиссии нашего РОВД и вот что предлагаю тебе, Корнеев! — Капитонова со строгой торжественностью сверкнула свежепротёртыми очками, — Поскольку ты неоправданно и сверх всяких нормативов единолично занимаешь избыточную площадь, тебе следует сдать свою квартиру! В пользу остронуждающихся очередников. А райотдел тебе взамен выделит однокомнатную! Хотя, по моему мнению, тебе и комнаты будет достаточно! Ты ведь не женат и детей у тебя нет? Я не ошибаюсь? Ты чего молчишь, Корнеев?! — Дунька снова сняла очки и опять недобро сощурилась в мою сторону.
Про ванную и про застеленную свежим бельём постель я уже не думал. Я думал, как бы мне сейчас сдержаться и не охерачить эту суку рядом стоящим стулом по её лошадиной харе. Если в самое ближайшее время я обоснованно не пропишу в свою трёшку двух, а еще лучше, трёх человек, то не хер делать, меня запросто уплотнят! Всё жильё в совдепии государственное. Есть, конечно, и кооперативное, и частный сектор есть, но это ни разу не мой случай! Какого хера всем этим замполитам от меня надо?! За что мне всё это?!! Ох, не убить бы мне прямо сейчас эту тварь!
Я молча развернулся и, отрешенно шепча себе под нос таблицу умножения, пошел в сторону выхода. Изо всех сил стараясь абстрагироваться от возмущенных воплей, острыми углами бьющих мне в затылок и спину.
До машины я добирался, стиснув зубы и сдерживаясь изо всех своих милицейско-юношеских сил. Меня одолевало жгучее желание вернуться в просторный кабинет райотдельской политработницы. Голова которой переполненна гуманистическими ленинскими принципами. Которые Ильич, как я подозреваю, гнусно глумясь над своими фанатами в рваных треухах и бескозырках, проповедовал со своего броневика. И непременно на тему всеобщего равенства и братства проповедовал. Причем, в самом скором и обозримом времени. А также, бытового счастья для всех и социальной справедливости для каждого. Которой нет ни сейчас, так и в третьем тысячелетии. ни хера не будет. Уж я-то это знаю точно. В отличие от бегущих за коммунистической морковкой нынешних моих современников.
Я отдавал себе отчет, здраво понимая, что это во мне бушуют младенческие гормоны взбешенного и крайне несознательного двадцатитрёхлетнего недоросля. Плюс циничное послезнание. Поэтому я, как мог, из последних сил якорился умом за сознание ветерана-мента. И только лишь благодаря тому сознанию матёрого циника, с его обострённым инстинктом самосохранения, я благополучно дошел до своей «шестёрки». А дойдя, запихнул в неё свою, до крайнего предела возмущенную тушку.
У меня даже хватило ума не рвануть с места сразу же, да еще и с пробуксовкой. Как можно дальше от, вдруг ставшего мне таким ненавистным, Октябрьского РОВД. Разум зрелого опера победил и с парковки я тронулся после того, как откинувшись на подголовник сиденья, прослушал две умиротворяющие битловские композиции. Такого уровня релакс не сработать не мог по определению. Наверное, потому мне уже и не так сильно хотелось убить кобылообразную Дуньку. И еще кого-нибудь из знакомых, а так же из ранее не встречавшихся на жизненном пути замполитов…
Хорошо, что транспортные потоки нынешнего времени кратно уступают тем, к которым я привык. Привык, пока проживал в суетном двадцать первом веке, густо переполненном не только отечественными средствами передвижения. Зато сейчас я рулил, нисколько не напрягаясь и, управляя «жигулём» практически на автопилоте. Попутно размышляя о надвигающейся на меня беде. Которая алчно и безжалостно, как бульдозер над беззащитной фиалкой, нависла над моей шикарной трёшкой. Взятой с боем и не за просто так.
Именно, что как взбесившийся и абсолютно неумолимый бульдозер. Потому как в данный момент я со всей очевидностью понимал, что Дунька-коммисарша в этой ситуации закусила удила. Как лошадь Чапаева в лихой сабельной атаке. Я это, стоя перед ней нынешним утром, не только почувствовал, но и зримо разглядел. Поскольку совершенно точно успел заметить в её глазах, что азартная идея Ильича экспроприировать экспроприированное, ей самой очень нравится. И что она решительно настроена на победу в своём разбойничьем порыве. Я нисколько не сомневался, что монструозная полит-мерзавка в своём маниакальным упрямстве обязательно пойдет до финишного конца. Который ей, с её замполитовской колокольни, бесспорно, видится не иначе, как победным. В её святой и наскрозь справедливой борьбе с кулачеством. Позорным жилищным кулачеством, чуждым политике партии и омрачающем советскую действительность. Пока что в масштабах Октябрьского РОВД. Мадам Дуня на окормляемой ею территории столкнулась с мелкой, но уродливой социальной язвой в лице напрочь охеревшего лейтенанта Корнеева. И теперь явно настроена выжечь её калёным железом. Я для неё, бесспорно, самый настоящий классовый враг. Противопоставивший себя советскому
