прошлом мире. И сколько готов положить тут, чтобы ее не допустить.
Бледнеет.
Наверно, кровь приливает к сердцу. Хотя у этого и сердце железное. Забавно даже, что в прошлой жизни он умер от инфаркта.
Я знаю, что сейчас будет, и бросаю последний взгляд на того, невиновного. Просто потому, что скоро все взгляды будут прикованы к трибуне, и смотреть в сторону будет опасно. Несчастный еще не понял, что происходит. Не знает, что нужно бежать, и просто моргает, теряя время.
Когда там, на трибуне, хватается за грудь и оседает всесильный Феликс Дзержинский.
10.07.1942
Москва, Главное Управление уголовного розыска НКВД СССР
Ганс Густав Адольф Гросс
Это был отвратительный день.
Он не задался с самого утра, когда я пришел на работу и обнаружил Васильченко, с недовольной физиономией сидящего у меня за столом. Оказалось, что на свой стол он пролил утренний кофе и ждал, пока тот высохнет.
Я тут же отчитал Васильченко за то, что он изучает чужие документы вместо работы. С того момента, как какая-то свинья сунула нос в мою ташкентскую телеграмму, я не оставлял на столе ничего важного, так что любопытному Васеньке пришлось изучать дело о краже велосипеда возле дома отдыха высокопоставленных партработников. Но я все равно его отчитал и прогнал работать «в поле». Пусть занимается кражей века на местности.
Кофе на этом эпизоде, кстати, закончился, что вовсе не улучшило мое настроение.
Потом я снова обдумывал непонятные результаты экспертизы по трупу Троцкого. Очень хотелось отстранить эксперта, который его проводил, от работы, только это был я, а отстранять самого себя совершенно непродуктивно. Под ногтями у Троцкого обнаружились волокна, которые полностью совпали с волокнами от пиджака Ленина, а на самом пиджаке были найдены пятна крови. Все это серьезно путало мои планы.
Ленин! Я не был знаком с ним, но заочно испытывал неприязнь. Мы до сих пор не нашли его трупа, однако подозрительное следы его участия в происходящем попадались и тут, и там. Стоило только получить минимальную информацию об этом типе, как тут же выяснилось, что он крутился вокруг дома погибшего царя Николая Романова. Экономка Романовых, почтенная дама, посмотрела на фотографию и сразу идентифицировала его – и посетовала еще, что лицо смутно знакомое, вроде писатель или политик. Или киноактер! А что поделать, мадам умерла до Октябрьской революции.
Пожалуй, основное, что мешало определить вождя мирового пролетариата в качестве основного подозреваемого, это показания моих писателей. Без них все складывалось просто отлично: Ленин застрелил Николая II, убил Троцкого ножом для колки льда (видимо, у него были какие-то сложности с тем, чтобы добыть альпинистский ледоруб) и напал на главу Минсмерти Л.А. Штайнберг.
Однако выкидывать писателей из дела было совершенно непрофессионально.
Два дня я вспоминал голос Евгения Петрова в трубке и все больше и больше убеждался в необходимости поговорить с этим человеком лично. Устранить, так сказать, противоречия. Что, если журналист обманул меня? Он мог увидеть в списке завканцсмерти не Ленина, а кого-то другого, и наврать мне по просьбе Ильи Ильфа.
Если Ильф был замешан, конечно.
Я попытался представить Ильфа сообщником Ленина. Пожалуй, вдвоем они могли быть весьма эффективны. Там, где у Ильфа было однозначное алиби, мог орудовать Ленин – ну, и наоборот. Возможно, что жертв их преступной деятельности было гораздо больше, и Евгений Петров случайно увидел в списке завканц кого-то другого – и после того, как завканц назвала его имя, это поставило под угрозу всю преступную операцию.
Для Ленина, конечно, в таком случае проще убить Петрова. Но Ильф не хотел пускать старого друга в расход, и они придумали новый план. Журналист убедил соавтора обмануть меня и организовал наш телефонный разговор, а Ленин тем временем скрылся – и, возможно, что где-то меня поджидают «убедительные доказательства» его смерти.
В пользу этой версии говорили и загадочные «моральные убытки», на которые писатели ссылались в разговоре, и даже поездка в Ташкент. Ильф вполне мог использовать ее для того, чтобы держать соавтора подальше от меня.
Мог ли Петров пойти на лжесвительствование? Допрошенные мною знакомые по той жизни описывали его как честного и глубоко принципиального человека и коммуниста. Но честность и принципиальность сама по себе вовсе не гарантировала отсутствие проблем с уголовным законом.
Показывали мне тут заметки Петрова, добытые по линии Минсоответствия. И там было свежее, прошлогоднее:
«Один раз я даже сел и написал несколько мрачных страниц о том, как трудно работать вдвоем. А теперь я почти схожу с ума от духовного одиночества. Трудно писать об Ильфе как о каком-то другом человеке».
Так что же Петров мог сделать для этого человека?
Все, что угодно.
Сначала Ильф предложил ему прилететь в Ташкент под предлогом поисков брата, и через пару часов Петров уже сидел в самолете.
А потом Ильф попросил его соврать мне, и он тоже не смог отказать. В самом деле, он же не об убийстве его попросил!
Пока что не об убийстве, да.
И если для Ильфа все складывается достаточно гладко, то Ленин не может не нервничать. Мало того, что ему приходится скрываться, а их совместные планы находятся под угрозой срыва, так он еще и не испытывает к Петрову никакой привязанности, и считает, что убить его и проще, и безопаснее. Поэтому Ильф не торопится вылетать из Ташкента – переживает, что в Москве Ленин быстро устроит его товарищу «несчастный случай». Он, очевидно, еще не готов пожертвовать близким человеком для своих преступных планов.
На мой взгляд, этот расклад прекрасно решает вопросы с Ильфом, Петровым, поездкой в Ташкент и подозрительным участием Ленина в предыдущих убийствах.
Но остаются две основных проблемы.
Во-первых, зачем Ленин с Ильфом оставили столько следов? Причем в основном Ленин, потому что
