тем более нельзя оказывать давление на медицинский персонал, чтобы они привели меня в реанимацию.
– Товарищ Ганс, вы… – он смерил меня горящим взглядом испанского инквизитора.
– Я знаю, что вы совершенно себя не бережете, – я усмехнулся в усы. – И, судя по выражению лица, даже не собираетесь. Ну, рассказывайте, чего хотели. Как вас угораздило, а?
Мы мрачно посмотрели друг на друга. То есть это я смотрел мрачно, а у Феликса Эдмундовича был его обычный взгляд Торквемады.
Что поделать, мне нужно было как-то устраиваться в Москве полтора года назад, и передо мной тогда не выстраивалась очередь из министров, желающих оказать мне покровительство. Приходилось работать с тем, что есть. Дзержинский оказался неплохим вариантом. Мне даже почти не пришлось прикладывать усилия, чтобы войти к нему в доверие: опытным путем я установил, что лучше всего помогает ёрничать и поить его коньяком. Хотя тем, кто проводил на работе меньше двенадцати часов в сутки, можно было даже и не стараться.
– Помните, я рассказывал вам, как умер? – внезапно спросил Дзержинский.
– Помню, только молчите, – вздохнул я. – Вы же обожаете это рассказывать. Смерть от трудоголизма. У вас много лет была грудная жаба, которую вы ни черта не лечили, некогда было. И вот, вам понадобилось читать доклад на Президиуме ЦК, это было 20 июля 1926 года. У вас страшно заболело сердце, но вы все равно дочитали. Потом легли на кушетку и два часа тихо лежали, пока вам не стало лучше. На расспросы врачей вы бессовестно врали, чтобы не сорвать Президиум, и вам даже нитроглицерину не дали, только камфару и ландышевые капли. Как стало чуть лучше, вы встали и пошли на квартиру, чем окончательно добили вашу сердечную мышцу. В четыре часа вас не стало, и все были настолько потрясены этим, что не могли ждать до утра, и Абрикосов вскрывал вас в час ночи.
Еще он, кстати, рассказывал, что из-за описки невыспавшегося секретаря Абрикосова, который записал в протоколе, что вскрывает «труп пожилого мужчины», всюду распространяются конспирологические теории о том, что тело Дзержинского подменили.
– Все верно, – сообщил Железный Феликс. – Сегодня было то же самое. Я читал доклад про бюрократию, и сердце заболело, – он посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся, – но я учел ошибки. Сразу лег и вызвал врача. Лежал и думал, что всё это слишком странно. Слишком похоже. Нет, Ганс, так не бывает.
Дзержинский откинулся на подушки, отдыхая, и предоставил мне самому додумать мысль. Я сокрушенно покачал головой:
– Кажется, я не поспеваю за вами.
– После смерти у меня не было проблем с сердцем, – сказал он будто бы невпопад. – Ни одного приступа за столько лет. И я почти не нервничал сегодня. С чего бы нервничать, товарищ Ганс? В тот раз против меня стояла банда Каменева и Зиновьева. А сейчас? Зам Минсмерти? Мне даже почти не возражали. С чего бы сердце?..
Вот тут я наконец-то сообразил, куда он клонит:
– А вы там что-нибудь ели? Пили?..
– Пару глотков из стакана с трибуны, – презрительно сказал Дзержинский. – Ну, что скажете?
Мне очень хотелось вместо ответа выругаться по-немецки. Каким же я был идиотом!
– Так, значит, они хотят, чтобы все соответствовало? – прикинул я. – В 1926 году вы умерли от инфаркта после доклада на Президиуме ЦК. Сегодня вы снова читали доклад на Президиуме, и снова инфаркт. Так?
– Вроде обошлось приступом грудной жабы, – поморщился Железный Феликс. – Не знаю.
В самом деле, при настоящем инфаркте он бы так много не разговаривал.
– Тем не менее, направление умысла ясно. Царя Николая II расстреляли – и тут его тоже расстреляли. Льва Троцкого убили ледорубом, а у нас ледокол, в смысле, нож для колки льда. Спишем на эксцесс исполнителя. А Ленин? Он же умер от инсульта, – я заходил по палате, стараясь не волноваться. – Или нет? Напомните, от чего он умер, вы же его ближайший сподвижник! Соратник по революциям! Вы были главой его похоронной комиссии! Я думаю, вы бы заметили, если бы его выпотрошили заживо!
Идиотскую версию про сифилис я даже озвучивать не стал.
– Атеросклероз и последствия трех инсультов, – Дзержинский нахмурился. – Действительно, товарищ Ганс, Ленин не совсем подходит под нашу версию.
– А, по-моему, очень даже, – возразил я. – Просто они пошли чуть дальше. Вы же помните, что в старом мире труп Ленина лежит в Мавзолее? Я думаю, что из нашего тоже решили сделать мумию.
Мы ненадолго замолчали, обдумывая эту прекрасную идею. Если верить рассказам Евгения Петрова, Ленина не просто убили и мумифицировали, его потрошили заживо! Мне было сложно представить, зачем нужна такая бессмысленная жестокость.
Глаза Дзержинского горели фанатичным огнем:
– Террористы, – предложил он. – Попытка «раскачать» обстановку для захвата власти. В свое время мы с товарищем Лениным тоже так действовали, – он поймал мой удивленный взгляд и уточнил. – Нет-нет, мы никого не потрошили. Хотя кого-то, может, и следовало.
Теперь на лице Железного Феликса не осталось ни единого следа недомогания. Казалось, что бессменный министр Внутренних дел сейчас вскочит с постели и помчится бороться с врагами советской революции. Я разделял его воодушевление, но понимал, что лечащий врач Дзержинского в восторге не будет.
К тому же я не совсем понимал, зачем террористам возиться с потрошением Ленина заживо, если можно вытащить внутренности у трупа?
Странно, что я не подумал об этом раньше. Наверно, мне было проще поверить в сговор Ленина с Ильфом, чем в то, что по мирной Москве разгуливает новый Джек Потрошитель.
Все же я постарался взять себя в руки и начать рассуждать логически:
– Возможно, сектанты, – сказал я. – Потрошение заживо как часть культа. Сакральная жертва. Мумия в Мавзолее. Знаете, я бы подумал на кого-нибудь из Министерства Соответствия, но…
– Но это выглядит слишком топорно.
– Верно.
Дзержинский медленно выдохнул и откинулся на подушки – кажется, эта вспышка отняла слишком много сил. Однако отступать он не собирался:
– Ганс, вы же понимаете, у них должен быть исполнитель, – сказал он сквозь зубы.
– Судя по объему работ, это должен быть не просто сотрудник похоронного бюро или
