– А то!
– Заходи!
– Добро пожаловать! – по очереди сказали все сидевшие за столом.
Гостей к нам пришло немало! Первыми, с чугунками в руках, вошли барышни. Затем Емельян внес противень с кусками шкворчащей свинины. Потом вошли батальонный комиссар и сержант-пограничник.
– Это что такое? – грозно сдвинув брови, спросил командир. – Не на Пасху гуляем!
Я заметил, что Бедобородько открыл было рот, но тут же получил локтем под ребра от Трошина и замолчал. «Ну да, на чужой свадьбе невесту не лапай!» – усмехнулся я про себя.
Потом был пир горой и пляски до упаду. Про пляски я, конечно, приврал, но гитару мне Алик все-таки всучил. Пришлось играть.
Для создания «фестивального» настроения я сбацал «Цыганочку». Народ отреагировал примерно так же, как фанаты «Рамштайна» на «Du hast».
– А песню споете? – внезапно спросил Белобородько.
«А он-то откуда знает? Хотя… Скорее всего кто-то рассказал – Несвидов или девчонки, а может, и Слава».
– А вам какую, Василий Иванович, веселую, грустную или умную?
Комиссар задумался.
– А давайте веселую! Праздник.
– Хорошо, только сами решайте – какая она…
Мелодия осталась той же – дробный перебор, зовущий в пляс… Я глубоко вздохнул:
В сон мне – желтые огни,
И хриплю во сне я:
– Повремени, повремени —
Утро мудренее!
Но и утром все не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья.
Вокалом, я, конечно, до Владимира Семеновича не дотягивал, но, за неимением горничной, как известно, и кухарка сойдет.
В кабаках – зеленый штоф,
Белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж – как птице в клетке!
В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо.
Я заметил, что комиссар, внимательно вслушиваясь в слова, прикрыл лицо рукой. «Занятно», – отметил я и, доиграв вариацию, продолжил:
Я – на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
А на горе стоит ольха,
А под горою вишня.
Хоть бы склон увить плющом,
Мне б и то отрада,
Хоть бы что-нибудь еще…
Все не так, как надо!
Я тогда по полю, вдоль реки.
Света – тьма, нет бога!
А в чистом поле васильки,
Дальняя дорога.
Вдоль дороги – лес густой
С Бабами-Ягами,
А в конце дороги той —
Плаха с топорами.
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
А в конце – подавно.
И ни церковь, ни кабак —
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята!
После того как прозвучал последний аккорд, стало тихо. Так, что было слышно, как поскрипывает калитка во дворе. Батальонный помял переносицу, и, резким движением поправив очки, спросил:
– Это вы сами написали, товарищ старший лейтенант?
Чужой славы мне было не нужно, и я скромно ответил:
– Нет, не я. А что, не понравилась?
– Понравилось… Только… Только необычно весьма… – протянул комиссар.
– Ну, тогда… На злобу дня, так сказать. – И я запел песню, написанную моим другом в середине «бешеных девяностых»:
А шуба ли с дуба – с гранаты чека[72],
Пусть снова в ударе не дрогнет рука,
Пусть снова в крови искупается сталь —
С дуба – по шубе, а с мира – печаль.
Рассветом мы вышли, придем к вечеру,
Мы с миром играем в смешную игру,
Барбудо Эрнесто забрался на ель,
А рядом ползет команданте Фидель.
Резкие ритмичные аккорды рок-н-ролла подчеркивали хулиганские, разухабистые слова песни:
Ему невдомек, что до фени вообще —
На чьей стороне быть товарищу Че.
Не просто наемник тропою лесной —
Художник по жизни и новый герой.
Мой друг Пиночет как-то мне говорил:
Там скучно живется, где нет заводил,
Им главное вовремя фишку просечь,
Что будет потом – то отдельная речь.
Неярко блестит под луной пулемет,
Из леса выходит карательный взвод,
Так было везде и во все времена —
Менялись лишь только одни имена.
Последний куплет вызвал явное оживление среди слушателей.
Менялись булыжники на топоры,
Менялись вожди и законы игры,
Менялись эпохи, менялись места,
Стабильна была лишь одна крутота.
«Эх!» – резким движеньем в казенник заряд —
Скончается в муках подстреленный гад!
Где раньше секира кольчугу драла —
Там ныне взрывчатка и бензопила!
Так радуйтесь те, кто познал крутизну!
И радуйтесь, люди, познавши войну!
Сквозь смех автоматов и рев батарей
Идут капитаны кровавых морей!
Он встанет, как раньше бывало не раз,
Он выполнит невыполнимый приказ,
И мощным дыханием мир ужаснет
В грохоте залпов его пулемет.
Последние несколько куплетов мне пришлось менять на ходу, уж больно они не соответствовали времени и слушателям.
Когда я закончил петь, слушатели молчали, переваривая услышанное. Уж больно непривычно для них было наложение серьезных слов на плясовую мелодию.
– Ну, потом еще спою, – помог я им, откладывая гитару в сторону.
Все, кроме «гостей из будущего», как показалось мне, облегченно вздохнули и вернулись к своим неспешным разговорам. По долетавшим до меня обрывкам фраз я понял, что некоторые обсуждают только что услышанные песни. Ко мне на лавку подсел свежеиспеченный командир партизанского отряда.
– Ну ты даешь! – тихонечко сказал Слава, ткнув меня кулаком в бок. – Я думал, комиссара Кондратий хватит.
– Ну, извини, настроение такое, хулиганское – было.
– А у меня подарок тебе есть, – улыбнулся Трошин.
– А чего не даришь?! – Я изобразил возмущение.
– Минуточку… – И Слава выскочил в сени.
Вернулся он буквально через пару мгновений с каким-то длинным, метра полтора, свертком.
– На, владей!
Я развернул толстую ткань. СВТ. Снайперская.
– Откуда?
– Бойцы у немцев две штуки нашли, вот я и решил тебе подарить.
– Слав, спасибо, конечно… Но мне она без надобности… А вот вам – пригодится…
– Да ты в прицел посмотри! А бой какой! А то ты все с «дегтяревым» таскаешься…
– Так, сядь, – я показал рукой на лавку рядом с собой. – Мне и с автоматом хорошо. Я все равно накоротке работаю, а вот вам эта винтовка поможет немцам сильно жизнь попортить, – продолжил я увещевать Трошина. – Тебе Александр Викторович про засады рассказывал?
– Ну?
– Не «нукай»! А про тактику «осиного роя» говорил?
– Нет.
– Пойдем покурим, – я мотнул головой в сторону двери.
…Мы уселись на завалинку и закурили. Хлопнула дверь – и вслед за нами с крыльца спустился Белобородько:
– Не помешаю?
– Да нет, Василий Иванович, присаживайтесь. Вам тоже полезно послушать будет, – ответил я.
– Про музыку вас хотел спросить, Антон Олегович…
– Чуть позже, – перебил я его, – мы сейчас про войну разговариваем. А потом я с удовольствием поговорю с вами и про музыку, и про поэзию… – Слава, услышав мой тон, только хмыкнул.
– А ты не регочи, товарищ майор! А сделай серьезную рожу и внимай… или внемли, во! Что такое осиный рой, представляешь?
– А то! Не осиный, конечно, но пчел хорошо себе представляю…
– Смотри, у вас есть несколько вариантов. Первый – классическая засада с полным уничтожением противника, захватом трофеев и долгой стрельбой. Этот вариант хорош именно наличием трофеев, но, боюсь, вам пока доступны для таких нападений только одиночные машины и повозки. Вариант второй – минирование. Тебе про него командир наш должен был подробно рассказать… – Вячеслав кивнул. – Ну, и третий – обстрелы. Представь, метрах в двухстах-трехстах от дороги лежит снайпер с группой прикрытия. Выстрелил и отошел. Через два часа – уже в нескольких километрах от первой точки работает.
– А какой в этом смысл? – встрял Белобородько.
– Если снайпер – не лопух, то он попадет. Лучше всего – в водилу или офицера. А у немцев – орднунг превыше всего. То есть они должны гада этого стрелючего, поймать. Соответственно – остановка. И хорошо, если одной машины или повозки, а то – вся колонна стоять будет. Если место позволяет, снайпер не один, а два раза выстрелить сможет, но в любом случае потом – отход.
– А мне нравится! – воскликнул Трошин. – С двумя винтовками мы же две группы сможем на дело отправить! И за день, если и не перекрыть дорогу, то езду по ней замедлить очень существенно!
– Что-то похожее финны делали в тридцать девятом, – внезапно подал голос комиссар.
– Да, только они в основном против фронтовых частей действовали. А вы, Василий Иванович, хоть одну эту пресловутую «кукушку» живьем видели?
