— Мы должны разжечь погребальный костер, — предложила тем же вечером Бергдис. — Мы должны отпустить Рыжего Оттара.
Голос ее звучал хрипло. Она положила тяжелую, всю в чешуйках, руку на плечо Эдит и сказала:
— Бедная девочка!
Эдит вздрогнула в испуге, затем всхлипнула.
— Святой Григорий, — объявил Михран.
— Что? — спросила Бергдис.
— Самый священный остров.
— Христианский?
Михран покачал головой:
— Так называет его император Миклагарда. Очень священный остров, потому что на нем приносят жертвы и русы, и викинги.
— Где он находится?
— В двух днях пути.
Бергдис оглядела спутников.
— Там растет огромный дуб, — сообщил им проводник. — Старый как мир. Все путешественники совершают жертвоприношения у его корней.
— Мы принесем в жертву собственного вождя, — пробормотал Бруни.
И на сей раз Торстен был с ним согласен:
— Да, это очень, очень большая жертва.
— Хорошо, — отозвалась Бергдис. — Нам надо завернуть его в шкуры и положить в трюм.
— Подальше от мух, — заметила Одиндиса.
— А на том острове безопасно? — спросила Брита.
— Больше никаких печенегов, — успокоил ее Михран. — Они позади. Все печенеги остались позади.
— Что же впереди? — спросила Эдит, качая головой.
Бергдис уставилась ей в глаза и ответила:
— Наша судьба.
— В такие времена, — добавил Торстен, — ни к чему пытаться заглянуть далеко за горизонт. Давайте лучше посмотрим, что нас ждет в следующую минуту.
— От Святого Григория, — продолжал Михран. — Всего четыре дня пути до Черного моря, а оттуда…
Бергдис лишь отмахнулась от его слов:
— А кто сказал, что мы поплывем дальше? Многие из нас думали, что идти на юг от Киева — это большая ошибка. — Тут она снова положила руку на плечо Эдит. — Торстен прав. Сначала самое главное.
Некоторые отвели от нее взгляд и уставились себе на ноги, словно зная, о чем она заговорит.
— Я не буду спрашивать вас, кто желает умереть вместе с Рыжим Оттаром, — ледяным тоном произнесла Бергдис. — Я не буду спрашивать… — Торстен тяжко вздохнул и переступил с ноги на ногу. — Потому что у нас нет выбора.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Сольвейг.
— Я имею в виду, — ничего не выражающим голосом продолжала та, — что у Рыжего Оттара была всего одна рабыня.
Сольвейг повернулась к Эдит, переступив прямо через тело Оттара.
— Тень! — крикнула Одиндиса. — Держись от него подальше!
Девушка с любовью поглядела на подругу. Щеки Эдит зарозовели, словно спелые яблочки, а темные глаза — блестящие, точно ягоды черники, — округлились. Она подумала, что сейчас, наверно, ребенок пинается в ее животе.
Сольвейг схватила руку Бергдис и сняла ее с плеча Эдит.
Никто не сказал ни слова. Ни единого слова.
Сольвейг набросилась на своих спутников:
— Торстен! А ты, Бруни? Слоти!
— Замолчи, девочка, — скрипучим голосом процедила Бергдис.
— Вы что, не остановите ее? — потребовала ответа Сольвейг. — Ничего не скажете?
— Таков обычай, — отозвалась Бергдис. — И так было всегда.
— Кто это сказал?
Брита отважно подошла к Сольвейг и схватила ее за руку.
— Кто? — повторила та и заплакала.
Взгляд Бергдис словно пригвоздил Бриту к месту. Стряпуха сказала ей:
— Отныне ты обязана мыть Эдит ноги. А ты, Одиндиса, подготовь ей одежду для погребального костра. Теперь вы, мужчины. Вы знаете, как это делается. Каждый из вас должен будет сказать этой… рабыне: «Скажи своему хозяину, что мы делаем это из нашей любви к нему».
Сольвейг слушала и ужасалась.
— Слоти! — завизжала она. — Ты же христианин. Ты не можешь просто так стоять и слушать.
— Сольвейг! — прошипела Бергдис.
Сольвейг не обратила на нее никакого внимания.
— Эдвин! — зарыдала девушка.
Эдвин поднял вверх обе руки:
— Вы северяне, а я нет.
Он посмотрел на Сольвейг долгим, спокойным и многозначительным взглядом.
— Эдит из Англии, — продолжила она уже спокойнее. — И ты из Англии. Она христианка, и ты христианин.
Теперь взгляд Эдвина стал колючим.
— Заткните ей рот! — раздраженно потребовала Бергдис. — Как смеешь ты перечить мне и богам?
Но так же, как никто не поспешил на помощь Эдит, никто не пошевелился, чтобы сдержать Сольвейг.
— Мужчины, — презрительно проговорила Бергдис. — Какие же вы мужчины. Только наполовину.
И все же никто не тронулся с места.
— Если только, — медленно произнесла Бергдис, — Сольвейг не захочет занять место Эдит… — В ветвях упавшего дуба чирикали пташки. — Или умереть вместе с нею.
— Нет, — прервал ее Торстен. — Это не годится. Сольвейг — дочь свободного человека, она не рабыня.
Бергдис выдвинула подбородок и снова, к ужасу Сольвейг, обратила внимание на Эдит.
— Мужчины, — сказала она. — Ты, Торстен, и ты, Бруни, Слоти, Михран…
— Я нет, — отказался Михран.
— Эдвин.
Англичанин покачал головой:
— Нет, нет.
Бергдис фыркнула.
— Синеус! Ах да, он же стонет в трюме. Тогда ты, Бард. Будь мужчиной! Так, теперь все вы встаньте в круг и соедините руки так, чтобы рабыня смогла на них стоять. Я подскажу ей слова.
Трое мужчин и Бард сделали то, что велела им Бергдис. Послушалась ее и Эдит.
«Она будто в полусне, — подумала Сольвейг. — Будто от нее осталась лишь тень».
Эдит повторяла слова, что подсказывала ей Бергдис. Голос ее звучал будто из потустороннего мира.
— Смотрите! — нараспев произнесла она. — Я вижу отца и мать. — А затем: — Смотрите! Я вижу моего хозяина, восседающего в Асгарде. Как зелено здесь, как прекрасно. Юноши и мужи сидят с ним рядом. Рыжий Оттар призвал меня, а потому отпустите служить ему.
— Поставьте ее обратно! — приказала Бергдис, и Бард тут же поспешил к матери.
— Что это было? — скорбно вопросила Сольвейг.
— А ты как думаешь? — резко осадила ее Бергдис.
Сольвейг не ответила, ее трясло.
— Она посмотрела из нашего мира в тот, другой, — объяснила Бергдис.
И тогда Сольвейг заметила, что женщина надела тот же самый браслет из костей, что был на ней, когда та приносила в жертву цыпленка после того, как они спаслись от призрачного корабля и ночного шторма.
Сольвейг всхлипнула и зарыдала. Она отвернулась, но Эдвин поймал ее за локоть.
— Успокой Эдит, — сказал он ей негромко. — Да, успокой ее. Но не спорь с Бергдис. Она очень опасна.
С этими словами англичанин проводил Сольвейг обратно к команде, собравшейся вокруг Рыжего Оттара.
— Погляди вверх! — хрипло приказала Бергдис. Сольвейг приподняла тяжелые веки, но Бергдис обращалась не к ней, а к Эдит: — Погляди вверх, на Асгард, где тебя дожидается твой хозяин.
Эдит беспрекословно подчинилась.
Сердце Сольвейг бешено заколотилось. Но ведь это случится не сейчас, правда?
А потом она вспомнила про погребальный костер… про священный остров… два дня пути.
Ее спутники начали расходиться по делам. Торстен спустился за борт, отвязал разломанные остатки рулевого весла и заменил его новым. Брита с Бардом вычерпывали воду из трюма. Эдвин и Одиндиса склонились над Синеусом.
Вскоре Бруни и Слоти вытолкнули лодку из зеленой колыбели и сели к веслам.
«Жизнь, — подумала Сольвейг. — Такая прекрасная, такая пугающая. В ней столько боли. Что там Эдит говорила про то, что надо ожидать худшего и наслаждаться теми крохами радости, что нам отпущены?»
Она уставилась на бешено вертящиеся крохотные водовороты, которые поднимал Слоти своим веслом, опуская его в реку. Затем посмотрела вверх на барашек облака, зависший прямо над ней. Девушка вдохнула сладостный аромат цветущих лип, и слезы заструились по ее лицу.
Сольвейг отправилась посидеть на корме, где ее поджидала Эдит, покорная и жизнерадостная.
«Я бы не смогла вести себя так отважно, — подумала Сольвейг, — если бы меня ждала смерть. Как у нее это получается? Она же не может никуда сбежать, в эдакой-то глуши. Да и куда ей идти? Может, она рассчитывает, что мы ее спасем? И почему мужчины ничего не сказали Бергдис? Слоти просто трус. Даже если бы остальные и думали, что надо сжечь Эдит, он-то с ними не согласен. Но никто так и не думает. Мне кажется, они просто боятся Бергдис».
Целый водопад мыслей бурлил и бушевал в голове Сольвейг, пока Эдит, сидя с ней рядом, рассказывала, что ей больше не придется готовить еду и что она верит, будто в загробном мире встретится не с Рыжим Оттаром, а со своим настоящим мужем. И как она собирается попросить Эдвина, если тот вернется в Англию, найти Вульфа и Эмму и рассказать им обо всем, что с ней случилось. И о том, что она знавала женщину, что на самом деле понимала язык птиц. Эдит замечала по дороге все девственно-белые цветы, кроваво-красные ягоды и тисовые деревья, мрачные, точно сама смерть.
