обязан поступать настоящий комсомолец. Читали?
— Эээ… ну читали, — за всю компанию ответил Славка.
— При чём здесь…
— Вы можете представить, — сказал я, не позволив Фролович договорить, — чтобы Павка Корчагин занимался лизоблюдством? Чтобы он ради мелких корыстных причин отказался отстаивать правду? Чтобы он сейчас рванул вылизывать зад Феликсу?
— Не путай…
— Не путаю!
Я спрыгнул с подоконника, горделиво распрямил спину — ну точно, как Ленин на тех настенных мозаиках в институте.
— Правду я ни с чем не спутаю!
Правое плечо вперёд, подбородок приподнят — классическая поза борца с мировым злом.
Теперь главное — не улыбаться.
«Предвыборная кампания в Законодательное собрание Вологодской области не прошла даром, — промелькнула в голове мысль, — толкать с честным лицом пафосные речи я тогда научился».
— Поступал, и продолжу поступать, как настоящий комсомолец! — заявил я. — Буду отстаивать правду любыми законными и доступными мне способами! Как того требуют от нас Коммунистическая партия и правительство. Никого и ничего не испугаюсь! Ни сейчас, ни в будущем. И не поддамся ни на какие провокации! Чего бы мне это в конечном итоге ни стоило.
Украдкой перевёл дыхание.
«Ну, прямо как с трибуны вещал, — подумал я. — Не улыбаться! Лицо должно оставаться серьёзным».
Посмотрел на лица одногруппников. Заметил, как озадаченно переглянулись Пашка Могильный и Слава Аверин. Парни словно спрашивали друг у друга: прикалывался я или говорил серьёзно — причём, но мой взгляд, больше склонялись к первому варианту — с шуткой. Прочёл сочувствие на лице Оли Фролович — девушка смотрела на меня, точно на тяжелобольного. Не понял, услышала ли мою короткую речь Надя Боброва: та на меня по-прежнему не обращала внимания.
Понял, что сотворил глупость, лишь когда увидел восторженный блеск в широко открытых глазах комсорга — Светланы Пимочкиной. Давно я не замечал в женских взглядах подобное безоговорочное обожание. Почувствовал себя не комсомольцем. И не простым студентом горного института. А предводителем секты религиозных фанатиков, объектом восхищения, полубогом. Уверен: после моих пламенных слов, Света проголосовала бы за мою кандидатуру на любых выборах.
* * *
… «Великая Октябрьская социалистическая революция прорвала цепь империализма, — зачитывал из книги в зеленоватой обложке лектор, — расколола мир на два лагеря, положила начало новой эпохе в развитии человечества — эпохе создания социалистического общества. Октябрьская революция продемонстрировала торжество марксизма-ленинизма над оппортунизмом, стала могучим ускорителем в развитии революционного рабочего и национально-освободительного движения.
В результате этой победы пролетариат России, опираясь на поддержку трудящихся масс, и прежде всего деревенской бедноты, стал господствующим классом. Завоевание диктатуры пролетариата впервые в истории человечества открыло перед трудящимися массами возможность построения социалистического и коммунистического общества. Коммунистическая партия стала правящей партией первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян». …
Я пытался не упустить ни слова из лекции, чтобы понять, о чём именно мне придётся зимой рассказывать на экзамене (ведь мне было мало просто сдать его — следовало сдать его на «отлично»). Слушал, не отвлекаясь даже на видневшуюся двумя рядами ниже косу Альбины Нежиной. Хотя взгляд так и норовил скользнуть в сторону Королевы. Пытался даже запоминать услышанное. Но чувствовал, что смысл тех предложений, что произносил профессор, ускользал от моего понимания.
Вздохнул, покачал головой — признал поражение. Сощурил глаза, срисовал название книги, что держал в руке преподаватель: «Лекции по истории КПСС». Записал его в тетрадь. «Надеюсь, такое чтиво есть в институтской библиотеке». Выдохнул — с чувством выполненного долга. Подпёр кулаком подбородок, чтобы не позволить голове упасть на столешницу. Скомандовал себе: «Не спать!» Пытаясь взбодриться и прогнать сонливость, вновь отыскал взглядом знакомую светлую косу…
Теперь я знал, что стану читать перед сном… со следующего месяца.
* * *
После «истории КПСС» меня ждал другой будущий кошмар — немецкий язык. Александр Усик, к моему несчастью, в школе-интернате изучал именно его. Поэтому я, вместо того, чтобы пойти за зачётом по иностранному языку простым путём (на английском тараторил бодро — посвятил ему в прошлой жизни немало времени), ступил на непроторенную тропу (мои знания немецкого языка ограничивались фразами из фильмов о Второй мировой войне и «крылатыми выражениями» из немецкого порно). Но немного поразмыслив, пришёл к выводу, что знание ещё одного языка не помешает: кто может сейчас предсказать, куда меня занесёт во времена перестройки.
Честно продемонстрировал немке полное отсутствие знаний (в ответ на мои «хенде хох» и «даст ист фантастишь» женщина лишь покачала головой). Заверил преподавательницу, что учусь быстро, что к концу года подгоню своё владение дойчем до «средней температуры по нашей группе». Робкое предложение перевестись в группу к «англичанам» решительно отверг. Не в последнюю очередь потому, что в английской группе занималась Пимочкина. Да и Пашка Могильный пообещал, что поможет мне в изучении немецкого: как оказалось, он шпарил на этом языке почти без акцента — сказалось общение его деда с бывшими военнопленными.
* * *
А вот лекция по физике меня порадовала. Показала, что не зря я в прошлой жизни учился в этом же институте. К экзаменам по «серьёзным» предметам я готовился и в прошлом: «автоматом» оценки по ним не раздавали. Теперь понимал: зубрил тогда конспекты не зря. Пусть мне и не пригодилось в жизни всё то, о чём со скучающим видом рассказывал первокурсникам девяностых годов седой профессор. Но в недрах памяти оно у меня отложилось.
И теперь, в шестьдесят девятом, я мог бы не только продолжить любую фразу, начатую вещавшим с трибуны красноносым доцентом, но и дополнить многие его утверждения, ссылаясь на исследования учёных и собственный опыт. Идеальной памятью я в новой жизни не обзавёлся. Однако мозг, доставшийся мне по наследству от Комсомольца, не подтормаживал — хорошо работал и как вычислительная мощность, и как поисковик.
* * *
После занятий я покинул институт в гордом одиночестве. Аверин и Могильный отправились записываться в народную дружину, как и решили ещё вчера. Вдвоём. Мне их идея патрулировать по вечерам улицы с красной повязкой на руке не приглянулась: разрабатывал собственные планы по борьбе с преступностью. Да парни меня и не уговаривали присоединиться к ним. Я понимал, что выгляжу в их глазах хилым и слишком молодым. Что было отчасти правдой: тело Комсомольца хоть и оказалось выносливым, но развитием мускулатуры очень напоминало «геймеров» из будущего.
По пути к общежитию я прогулялся мимо тридцать четвёртой школы. Вспомнил о ней, когда обдумывал способы улучшить свою
