скажет на допросе, что я в победе государя сомневался. Помру ведь на дыбе. Помилуй господи, страх-то какой! Как же я мог такую глупость сделать? Старею, видно, на покой мне пора.
А Стефан шел домой, в район Платея, который был расположен за старинной стеной Константина, что давно уже располагалась внутри бурно растущего города. Толпы людей текли в сторону ипподрома, и Стефан слышал то и дело:
— Три кератия за модий [34] зерна! Кровопийцы проклятые!
— Того и гляди, номисму будут просить! — поддержал его сосед.
— Идем на ипподром, пусть Август Константин ответит нам!
— Да он же мальчишка еще! — ответил кто-то в толпе. — Куропалат Феодор пусть свое слово скажет!
Стефан вошел в ворота дома, важно кивнул паре крепких охранников, которых нанял на это неспокойное время, и прошел в комнату. Он сел на кушетку, с блаженным стоном вытянув уставшие ноги. В комнату заглянула служанка Бана, на лице которой застыл испуг и обреченность.
— Обры возьмут город, хозяин, — по ее тону было непонятно, спрашивает она или утверждает.
— Никто ничего не возьмет, Бана, — улыбнулся ей Стефан, а потом добавил нечто непонятное. — Батистовые портянки носить будем…
Он так и не понял, что означала эта фраза, и считал ее заклинанием, которое помогает брату притягивать деньги. А деньги ожидались немалые, ведь франкский торговец Марк тоже не зевал. Даже третья часть того дохода, что будет получена после окончания этих спекуляций, принесут доместику куда больше, чем зарабатывал честный асикрит императорской канцелярии за всю свою жизнь.
— Бана, приготовь обед! — крикнул служанке Стефан. — Сегодня я хочу жареную рыбу под соусом из шафрана и базилика. Я это заслужил.
— Не я знаю никаких соусов, хозяин, — растерянно сказала рабыня.
— Принеси масло, специи, чеснок, сливки и муку, — грустно сказал доместик, который категорически не хотел вставать. — Я тебя научу.
* * *
31 июля 626 года. Константинополь. Третий день осады.
Лагерь аварского войска раскинулся от моря до моря. Тысячи палаток, шатров и шалашей усеяли окрестности столицы. Пригороды ее растаскивались на бревна. Из них сколачивали осадные башни, которые ромеи называли «гелиполы», тараны, называемые «черепахами» и камнеметные машины — «манганы», строить которые склавины были мастера. Никто в Константинополе не понимал, откуда у дикого народа появилось подобное мастерство. Мангана была проста до неприличия и представляла из себя огромную пращу с противовесом, которая бросала большие камни. То ли авары принесли это оружие из Китая, то ли сметливый ум дикаря сообразил, как упростить себе задачу, никто этого так и не смог понять. Но факт остается фактом. Пока римские мастера строили сложнейшие, безумно дорогие баллисты, на которые шло огромное количество жил, взятых с задних ног волов, неграмотные варвары из обломков домов и срубленных деревьев за три-четыре дня собирали камнеметные машины, которыми крушили стены имперских городов. Имперские стратиги, стесняясь собственного поступка, начали копировать орудия варваров-склавинов. У них просто не было другого выхода, слишком уж просты и дешевы те оказались.
Десятки тысяч человек деловито суетились у стен Константинополя, напоминая чудовищный по размерам муравейник. Башни росли на глазах, и не было ни малейших сомнений в том, что работа будет закончена в считанные дни. Тут же ладили огромные треугольные шалаши на колесах, под которыми на цепях и веревках висели огромные заостренные бревна, к которым прилаживали острые наконечники. Десятки таких черепах, подведенные к стенам, пробьют в них дыры, в которые ворвутся волны пехоты. Многие сотни орудий готовили воины кагана, а его ставку укрепили частоколом и земляным валом.
Добрята, как и другие благородные всадники, не работал. Невместно это было даже для простого пастуха, а он, как-никак сын хана, пусть и от наложницы. Команды нападать не было, и он лениво поглядывал на стены, с которых скалились ромеи, показывая неприличные жесты в сторону врага. Вдруг один голодранец ткнул пальцем прямо в Добряту и что-то сказал своим дружкам, стоявшим рядом. Те обидно загоготали, показывая на парня, а их веселье еще больше усилилось, когда кто-то из них снял штаны и закрутил своей тощей задницей. Добрята вскипел, и через два удара сердца ромей с воем ускакал со стены, унося стрелу, застрявшую в мягком месте. Стоявшие позади Добряты авары и словене начали орать и восторженно улюлюкать, а ромеи на стенах затрясли кулаками и начали показывать рогульку из пальцев. Это был очень обидный жест, и парень не выдержал.
За считанные секунды вниз упало трое горожан, а еще один застонал, раненый в ногу. Добрята поскакал вдоль стены, сбивая стрелами всех, кто имел глупость маячить на виду. На стенах началась суета, когда одинокий всадник, скакавший внизу, убил и ранил два десятка человек, которые глазели со стен на аварский лагерь. Очень скоро вместо горожан между зубцами крепости появились воины, и со стен в ответ полетели стрелы и камни. Аварский лагерь был для ромеев недосягаем, и их единственной целью стал мальчишка, стрелявший на скаку по защитникам города. Воины в лагере бросили работу и восторженно заорали, подбадривая Добряту. В него попадали тоже, но стрелы бессильно бились о добрую кольчугу новгородской работы или конскую попону. Добрята же угомонился только тогда, когда расстрелял весь свой колчан. Он вернулся в лагерь, подрагивая от возбуждения, а со всех сторон его приветствовали или хлопали по плечу. Нечасто увидишь, как один всадник бьется против десятков стрелков, да еще и убил стольких из них.
Кое-кто из молодых и горячих всадников тоже поскакал вдоль стен, засыпая стрелами ромеев. А потом в дело вступили словене, и в защитников города полетели тысячи стрел. Битва разгорелась не на шутку, а каган, который услышал шум в своем шатре, поднял в удивлении бровь. Слуга, раболепно склонившись, выбежал из шатра. Он понял указание без слов. Впрочем, один из ближних нукеров уже прибежал с докладом.
— Повелитель, началась перестрелка с ромеями. Словене бросили строить башни и тоже ввязались в нее.
— Кто дал команду стрелять? — побагровел каган. — Кто посмел?
— Никто не давал, государь, — пояснил нукер. — Мальчишка Ирхан, сын хана Онура, первым начал. Ромеи обозвали его рогоносцем, а потом показали задницу. Вот он и вскипел.
— А почему из-за этого бой начался? — изумился каган.
— Так он два десятка ромеев убил, государь! — пояснил нукер. — Я в жизни не видел, чтобы кто-то так стрелял. Бог войны Кызаган поцеловал его в колыбели, не иначе. Весь лагерь гудит, его чуть ли не на руках носят!
— Приведи его сюда, — поморщился каган. Наказание теперь может быть чисто символическим, он не пойдет против своих же воинов.
— Слушаюсь, повелитель! — склонился нукер.
